Юрий Щекочихин - Армия жизни

И Катя ударила его по щеке. И заплакала от того, что ударила.

Не слушай меня. Я несу бред.

Катя.Терехов, ну давай… Еще раз попробуем.

Терехов.Катя, девочка… Это в шестнадцать лет еще есть шанс завязать. А в двадцать шесть! С моим стажем!

Катя.Терехов, я не хочу жить!

Терехов.Когда он попросил съездить сюда… Дал денег… Я никогда в жизни не держал в руках такую пачку денег! Я знал, я чувствовал, что все этим и кончится… А тут еще ты! Зачем тебя понесло со мной сюда!

Катя.Кто он, Терехов?

Терехов.Его зовут Боб. Ты не знаешь его. А я его знаю уже одиннадцать лет. Это — страшный человек. А я его раб.

Катя.Ты не раб!

Терехов.Дерьмо я, девочка. Зря ты со мной связалась… Все равно бы ничего не получилось. Не сегодня бы узнала — так завтра. Или послезавтра. Это же не скроешь. То, что человек дерьмо — это не скроешь. Воспитание — это как одежда. Снимешь, а там дерьмо.

Катя.Терехов, давай что-нибудь придумаем? Ну, давай! Давай еще раз попробуем! Ну, Терехов!

Терехов.Что уж здесь пробовать… Все, все…

Катя.Тебе двадцать шесть лет. Всего лишь двадцать шесть…

Терехов.Ты хоть понимаешь, что со мной случилось? Детка… Ты их не знаешь, а я знаю. Меня купили, как ребенка, и теперь мне надо платить. Это все, что мне осталось. И чем скорее ты меня забудешь, тем будет легче. Это я идиот, я, я! Связался! Обрадовался!

Катя.Терехов, ты сам сказал: пока мы вместе, нам ничего не страшно? Это было только вчера!

Терехов (презрительно). Милиция. Идиоты… (Достает из кармана шприц, пакетик.)

Катя.Терехов! (Пытается отнять у него шприц.) Что ты делаешь!..

Терехов (громко, истерично). Не трогай меня! Уйди! Я тебя ненавижу!

Катя села на корточки и заплакала.

Появился швейцар.

Швейцар (прислушивается). Чу!.. Показалось… Сначала надо крикнуть: «Стой! Кто идет!» Вот так. (Кричит.) «Стой! Кто идет!» Потом: «Стой! Стрелять буду…» А потом уже на изготовку… Вот так стоишь один на посту и думаешь… Думаешь, думаешь… А они все ходят, ходят… Пропуск спросишь, как положено — обижаются. Нет, не тот народ. А все из-за чего? Из-за заграницы. Не было бы ее, как бы хорошо жили. Давно бы коммунизм построили. Я бы сейчас в светлом будущем жил. Ходил бы в галифе, в сапогах… Собака бы была у меня, овчарка. Эти разве поймут, как надо на посту стоять? Им бы только какую-нибудь шалаву в номер к себе провести да буги-вуги спеть… Эх, было время…

Появился пограничник с собакой. На пограничнике — форма с петлицами, галифе, в руках трехлинейка. Пограничник подозрительно посмотрел по сторонам. Собака тоже. Исчезли.

Вот говорят: «Сталин, Сталин…» Не знают, а говорят… Молодежи голову морочат. А при Сталине попробовал бы кто без пропуска в гостиницу пройти? Развинтился народ. Нет порядка, а какое же без порядка светлое будущее? Одни шпионы. Вот, допустим, взять нашу работу — швейцаров. Не хочет идти в нее молодежь, а почему? Потому что работать не хотят. Вот почему. Потому и не идут. А кто же тогда будет пропуска проверять? Нас бы, швейцаров, в правительство. Мы бы сделали швейцарское правительство. Не дай бог, чтобы из швейцаров, а из тех, кто всегда начеку. Тогда не то, что в гостиницу — из дома без пропуска не выйдешь. Одним словом, хорошо тогда будет. Как при Карацюпе. (Ушел.)

Терехов сел на пол, вытянул ноги. Положил Кате руки на плечи. Катя отдернула руку.

Терехов.Они мне дозу дали… Бесплатно. Сейчас, сейчас… Ты хочешь со мной? Ты не знаешь, что ты увидишь сейчас?! Тебе будет тепло! Птицы полетят… Давай… У меня еще есть…

Катя сидела, закрыв лицо руками.

Где-то там, в московском пространстве, стоял Лебедев.

Лебедев.«Но он писал и писал дальше. Буквы становились все неразборчивее и неразборчивее. И мне стоило большого труда расшифровать этот текст. Последние строчки в жизни восемнадцатилетнего парня… Шли имена, фамилии… Иногда какие-то восклицания. Иногда слова, значение которых я так и не понял. Это был его последний привет, последние мысли перед тем, как наступила темнота…»

Катя прижалась к стене, плечи ее вздрагивали от слез.

Странным было место, куда вдруг занесло журналиста Лебедева. То слышалась пулеметная очередь, то свист низко летящего снаряда, то гул и рев танковой колонны. То ракеты освещали пространство, как будто на какой-то войне. Лебедев торопливо шел, вогнув голову в плечи, испуганно оглядывался. И, наконец, увидел полковника. Полковник — в полевой форме, опоясанный ремнями и в каске, бежал низко пригнувшись.