Ричард Руссо: Непосредственный человек

— Если ты не помнишь… — попытался я сказать, но он не слушал.

— Думаю, я заигрывал с Йоландой Экклс, — сказал он, уставившись на темный лес возле своего дома. — Я такого не помню, однако, ты же знаешь, я склонен к флирту. Я даже с твоей женой как-то заигрывал.

— И ты помнишь это, — указал я, добавив: — И я тоже это помню.

— Ну да, — кивнул он. — Пожалуй. Но не могу отделаться от мысли, что я как-то виноват в том, что случилось с этой девушкой.

— Я тебя знаю. — Я постарался вложить в свои слова как можно больше уверенности. — Если ты заигрывал с Йоландой Экклс, то лишь затем, чтобы она почувствовала себя лучше.

— Ты так думаешь? Думаешь, я старался повысить ее самооценку? Не свою?

— Я уверен, — сказал я. — Я знаю тебя, Эл. Ты не тот человек, кто…

Мы поглядели друг другу в глаза и одновременно пожали плечами.

— Вопрос не в том, взяла ли та женщина его в руки, — сказал Тони. — Он так не стоит.

Одна из вещей, которых никогда не знаешь наверное, — уместна ли будет шутка. Иногда не понимаешь этого даже после того, как шутка сорвется с языка. Признаюсь, я был в таком восторге, поймав Тони на двусмысленном употреблении местоимения, что не удержался.

— Он несомненно стоит, — сказал я старому другу. — Не вопрос.

Гостиная за нашими спинами опустела. Все собрались в той комнате, где Рассел изучал монитор, по которому ползли, занимая все пространство от левого фланга до правого, различные символы, — строка возникала внизу экрана и постепенно продвигалась вверх, и когда она исчезала за верхним краем, ты все еще ждал, что она сейчас появится, неизменная, в воздухе над монитором, поползет по стене к потолку.

Маленькая комната была забита мужчинами, следившими за этим причудливым зрелищем словно за каким-то колдовством. За это время появилось еще несколько друзей Тони, в прихожей снова послышался звонок. Я приметил Билли Квигли: тот загнал в угол нового декана и обрушил на него пьяную инвективу. До меня донеслось слово «долбодятел», а я-то думал, оно предназначается только мне.

В глазах Уильяма Генри Деверо Младшего вся эта сцена приобрела сюрреалистическое качество. Говорят, наши сны полны смыслов, и я невольно подумал, что такова и эта сцена — концентрированные смыслы. Я подумал, что если я сам сконцентрируюсь, то сумею постичь эти смыслы. Я знал этих мужчин. С большинством из них я был знаком двадцать лет. Когда мы впервые встретились, все мы были женаты. Немногие из нас все еще состоят в браке. Больше разведенных. Еще больше тех, кто развелся и попытал счастья еще раз. Некоторые из нас предали замечательных женщин. Некоторые сами были преданы. Но вот они мы, собранные воедино, пусть даже на этот вечер, некоей потребностью и как будто ждем знамения. И я — один из нас.

Рассел отодвинул стул и вздохнул:

— Ничего не понимаю.

И вдруг мы все засмеялись — быть может, из-за той наглядной шутки, что сопутствовала его словам: по монитору все еще ползла вверх непостижимая вязь.

— Нет, правда, он должен работать, — пояснил Рассел, опасаясь, видимо, что смеются над ним.

— Может быть, он и работает, — сказал Джейкоб Роуз. — Наверное, ты подключился напрямую к Божьему разуму. Это список наших путей. Осталось лишь взломать код.

Возможно, причина в смехе — столько ошалевших мужчин среднего возраста, неумеренно расходующих кислород в маленькой комнате, — но мы все одновременно заметили, как тут душно, и так же внезапно нам всем захотелось на волю. Лишь повернувшись к двери, мы осознали, в какую угодили ловушку. Дверь гостевой спальни открывалась внутрь, на себя, а мы слишком к ней притиснулись. Не оставалось места, чтобы ее открыть.

— Попались! — с издевкой крикнул кто-то. — Словно крысы.

— Все назад! — скомандовал другой голос, но те, кто стоял в глубине комнаты, то ли не слышали, то ли не поняли, зачем это нужно. Все знали, где находится дверь, и все рвались к ней, воображая близкую свободу. И вдруг все заговорили разом, засмеялись, выкрикивая в тревоге и отчаянии уже не столь шуточные ругательства. «Помогите!» — заорал кто-то в центре комнаты, возможно все еще прикалываясь.

Обычно я поддаюсь такого рода слепой клаустрофобной панике, что наполнила в тот момент комнату, но случайно я поймал взгляд Пола Рурка в противоположном углу, и когда я улыбнулся, он изо всех сил постарался скрыть ответную усмешку. Двадцать лет он неколебимо твердил: все, что я сочту забавным, таковым заведомо не является, и я видел, как рассыпается в прах это двадцатилетнее убеждение. Я видел, как он сдался, как его мясистая, злобная физиономия расплылась в широчайшей ухмылке и запрыгали вверх-вниз плечи.