Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

На снимке, типичном «селфи», на девяносто процентов состоявшем из Элинор и на десять – из нас с тобой (примерно половина моего лица и столько же твоего), мы широко улыбались, словно заранее потешаясь над кошмарной композицией будущей фотографии. Фото и в самом деле не было шедевром, но сейчас мне хватило одного взгляда, чтобы понять: я буду продолжать поиски столько, сколько потребуется. Я не отступлюсь, не брошу Элинор на произвол судьбы.

И вот несколько недель спустя мне повезло: я-таки нашел, куда Элинор уходила по вечерам. Это было в Джерико, на берегу канала. Она сидела на берегу спиной ко мне, но я узнал Элли без труда: за последнее время я достаточно часто видел ее обращенную ко мне спину. Меньше всего мне хотелось, чтобы она меня заметила, поэтому дальше я двигался очень медленно, прячась за кустами. Впрочем, стояла поздняя осень, и я надеялся, что густые сумерки укроют меня, если она вдруг обернется.

Она не обернулась. И она была одна (впрочем, я не знал, стоит ли мне радоваться или, напротив, огорчаться). В руке Элинор держала пригоршню плоских галек, которые она рассеянно запускала параллельно воде между двумя стоящими на приколе баржами. В свое время я учил ее пускать «блинчики», и она справлялась с этим довольно неплохо, но сейчас гальки не летели, подпрыгивая и чуть касаясь поверхности, а с первого раза зарывались в воду и, чуть мерцая и качаясь, шли ко дну. Мне понадобилась вся моя воля, чтобы не подойти к ней сзади, и, приобняв за плечи и взяв за кисть, помочь выбрать правильный угол. Вместо этого я еще минуты две наблюдал за ее неудачными попытками, потом тихо повернулся и пошел домой.

Сначала я хотел устроить скандал. Не тогда, когда я обнаружил ее на берегу канала, а, так сказать, вообще… Мне хотелось быть МУЖЧИНОЙ – главой семьи, воспитателем, деспотичным отцом, которого полагается слушаться беспрекословно и который всегда добивается того, чтобы все было не абы как, а как полагается. И я пытался, много раз пытался, но мы-то с тобой хорошо знаем, Мегс, что я совсем не такой человек. Я просто не создан для того, чтобы править кем-либо железной рукой. Но что-то нужно было делать, и я испробовал все способы, какие только мог придумать, довольно быстро исчерпав те невеликие возможности, которые только имелись в моем арсенале. На протяжении месяцев, прошедших с ее драматического возвращения в самый разгар нашего вечера с друзьями, я задавал Элли самые невинные на первый взгляд вопросы, я намекал, строил догадки, произносил сочувственные слова и язвил, но ничего не помогало. Я искал потаенный смысл в ее молчании и в ее отрывистых репликах, которыми мы изредка обменивались, толковал на разные лады жесты и движения, пытался понять, что означает поднятие плеч и скорость, с которой она покидала кухню, гостиную, дом. Я старался изо всех сил – мы оба старались, Мегс, – но ни на йоту не приблизились к ответу на вопрос, что же произошло в тот роковой вечер, что так сильно изменило нашу Элинор. Очень трудно смириться с тем, что никакие твои усилия не приносят результата. А если дело касается твоего ребенка, смириться с этим просто невозможно.

– Ты ее нашел? – Не успел я войти, как ты уже задала мне этот вопрос.

– Нет. Наверное, сидит дома у какой-нибудь подруги. Мне жаль, Мегс.

– Она не ответила на мое сообщение. – Ты кусала губы и терзала зажатый в потных руках телефон.

– С ней все в порядке, не волнуйся.

– Откуда ты знаешь? – в твоих глазах вспыхнуло подозрение.

– Я этого не знаю, но думаю, что мы можем положиться на ее здравый смысл.

– Но ведь она еще ребенок! Наш ребенок, Фрэнк! И мы ее теряем.

Твои последние слова обожгли меня, словно пощечина. Я пытался что-то ответить, но не смог подобрать слова.

Пока я лихорадочно размышлял, ты отвернулась и, опустив ладони на подоконник, навалилась на него всей тяжестью.

– Ну-ну, Мегс… Успокойся.

Не без труда удалось мне оторвать тебя от подоконника и отвести к дивану.

– Она знает, что мы рядом, что она может на нас рассчитывать. И она знает, что мы ее любим… – говорил я на ходу, но мне почему-то казалось, что ты сомневаешься в моих словах так же сильно, как я сам.

– Знает ли?..

Я не ответил. Ничего, ничего я не мог сказать наверняка. Чувство глубокой неопределенности владело мной – столь глубокое, что я очень удивился, когда в начале второго года обучения в шестом классе Элинор, придя домой, неожиданно заговорила об университете. Ее будущее нас, разумеется, заботило, однако спрашивать дочь о ее планах мы боялись, она же никогда на эту тему не говорила. Даже сейчас Элинор не сказала ни слова ни о подготовительных курсах, ни о университетских городах и вообще ни о чем столь же определенном. То, что мы услышали в тот день, выглядело весьма расплывчато, неопределенно, почти абстрактно, но все равно это был какой-никакой прогресс, не так ли? Так, во всяком случае, я думал.