Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Сейчас, впрочем, мне кажется, что нам надо было думать не о «трудном возрасте» Элинор, а о том, что он рано или поздно закончится, и у нас начнутся настоящие проблемы. Но тогда… Тогда я просто не мог понять, что происходит, и куда подевалась наша дочь – сердечная, отзывчивая девочка, которую мы окружали нежностью и заботой. У меня в голове не укладывалось, что та же самая Элинор, которая когда-то могла потратить целый день, чтобы нарисовать мне открытку на День отца (маленький шедевр в стиле «палка, палка, огуречик»), теперь глядит на меня, как на постороннего человека, который с какого-то перепуга решил, будто имеет право вторгаться в ее жизнь. Если это и был подростковый бунт, то он настолько не вязался с тем, что́ мы знали о нашей дочери, что я просто терялся. «Это не моя жизнь, это не моя дочь!» – вот что я думал, Мегс, когда Элинор, сердито топая башмаками, выскакивала за дверь, чтобы снова вернуться уже под утро. Она больше не сидела со мной в патио, не задавала сложных вопросов, а я, когда у меня затекали ноги, по-прежнему не решался положить их на сиденье второго кресла.

Во всем остальном, впрочем, наша жизнь текла более или менее в рамках. В августе, незадолго до шестнадцатилетия Элинор, одну из моих статей опубликовали в «Нейчер» [13] «Нейчер» – еженедельный научно-популярный журнал. , и ты решила устроить в мою честь небольшой торжественный ужин. Небольшой, да… Мне пришлось даже снести с чердака несколько старых стульев, чтобы усадить всех коллег из университета и из лаборатории. После нескольких тостов речь неизбежно зашла о детях, но мы с тобой были к этому готовы и разыграли нашу маленькую пьеску как по нотам.

– А где же юная Элинор? – спросил у тебя наш завотделом Джереми и потянулся за очередной порцией плова.

– Бродит где-то с друзьями. Вы и сами знаете, какие они в этом возрасте. – Свет в гостиной был неярким, но я все равно увидел, как ты покраснела и уткнулась взглядом в свою пустую тарелку.

– Наши тоже были такими. Мы никогда не знали, где они болтаются. – Джереми усмехнулся и повернулся к жене. – Правда, Анна?.. Честное слово, я почти рад, что они наконец-то покинули родительское гнездышко.

– Я бы на вашем месте не слишком беспокоилась, – кивнула Анна, занося руку над той частью стола, где были составлены бокалы и разложены разливательные ложки. – Когда наши мальчики были подростками… Можете мне поверить, Мэгги: если бы мне платили по фунту каждый раз, когда мне хотелось сбросить с себя это ярмо, я бы уже давно могла не работать.

Остальные гости, явно прислушиваясь, как по команде прервали разговоры друг с другом. Короткая тишина, предварявшая твой ответ, показалась мне оглушительной.

– Ну я бы не сказала, что положение настолько критическое, – сказала ты, деликатно вытирая пальцы салфеткой, но твой взгляд, устремленный на меня, молил о помощи.

Я поднялся и стал наполнять опустевшие бокалы.

– Что такое юность, как не период биологической лабильности и агрессивности, не так ли?..

Моя шутка вызвала у гостей взрыв смеха, и только ты, похоже, решила, что насчет «агрессивности» я хватил через край, однако наверняка я сказать не мог: ты смотрела в стол, избегая встречаться с гостями взглядом.

– И все же мне кажется, юностью надо наслаждаться пока можешь, – изрек Джереми, осушивший несколько лишних бокалов мерло. – Но понять это можно только когда состаришься. Мне уже немало лет и… ни тебе лабильности, ни агрессивности. Теплые тапочки, плед, диван… Не очень-то приятно сознавать, что стоишь одной ногой в могиле. – Он залпом опрокинул еще бокал и как раз собирался добавить что-то еще, но тут со стороны входной двери послышался тупой удар.

– Запоздавший гость?.. – Джереми покачал головой и рассмеялся. – Есть люди, чей метаболизм реагирует исключительно на десерт.

– Это Элинор, – шепнула ты мне одними губами и зна́ком показала, чтобы я открыл дверь, пока наша дочь ее не выломала.

В одно мгновение я выскочил в прихожую и отпер замок еще до того, как Элинор разобралась, какой из ключей к нему подходит. Волосы упали ей на лицо, и когда она неверным движением руки откинула их назад, я увидел расширенные зрачки и потекшую то ли от жары, то ли от слез тушь на щеках. Руки Элинор как-то странно подрагивали, дыхание было неглубоким и редким.

– Добрый вечер, Элинор… – Дверь в комнаты была закрыта, но я боялся, что в гостиной все равно могут что-то услышать. Во всяком случае твой голос до меня долетал, хотя я и догадался, что ты стараешься говорить как можно громче. Похоже, не меня одного заботило, как соблюсти приличия в непонятной ситуации.