Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

В конце концов мне удалось привлечь на помощь Эди, и мрак начал понемногу рассеиваться. Как-то раз ты с почти прежней самонадеянностью заявила, что не вернешься на работу в клинику по крайней мере до тех пор, пока Элинор не пойдет в школу. Было это месяцев через девять после ее рождения, поэтому твои слова заставили меня почесать в затылке. Как раз незадолго до этого я получил новую работу в университете, и, хотя там платили больше, мы отнюдь не роскошествовали. Как нам выкручиваться, если ты не будешь ничего зарабатывать?.. Этого я не знал.

Пока я мысленно перекидывал костяшки на воображаемых счетах, пытаясь прикинуть наши будущие расходы, ты без умолку тарахтела, что, дескать, тебе необходимо проводить с дочерью как можно больше времени и т. д. и т. п. Быть может, это была своеобразная психологическая компенсация за годы ожидания, несбывшихся надежд, сомнений? Не могу сказать, вопросов задавать я не стал. Кроме того, в твоем голосе звучали такое глубокое волнение и восторг, что я поспешил согласиться с твоим планом, не успев даже подсчитать, можем ли мы себе такое позволить.

К счастью, денег нам хватило, хотя и едва-едва. Я всегда любил свою работу – запутанные загадки природы, внезапные интеллектуальные прорывы, маленькие открытия и новые знания, сполна вознаграждавшие меня за долгий и упорный труд. Но теперь я жил, в основном, ради вечеров и выходных, которые я мог провести дома. В те первые годы Элинор росла не по дням, а по часам, и наблюдать за этим было все равно что просматривать детскую книжку-кинеограф: по отдельности все страницы вроде одинаковы, но если перелистывать их быстро-быстро, сразу становится заметно, как быстро летит время. Мне же хотелось рассмотреть и запомнить каждую картину.

В те времена самыми лучшими моментами моей жизни были те, когда я возвращался домой – к вам. Элинор, одетая в пижамку, сидела у тебя на коленях или – когда стала постарше – на разделочном столике, и доверчиво прислонялась рыжей пламенеющей головкой к твоей груди. Ты же, захлебываясь от восторга, демонстрировала мне ее последние достижения: раскрашенный булыжник, который можно было использовать как пресс-папье, или коллаж-аппликацию, все еще липкую от клея. Если же я почему-то задерживался, то, едва успев снять пальто, тут же мчался в детскую, где Элинор – все еще теплая после ванны – лежала в кроватке, дожидаясь вечерней сказки.

Боюсь, что твой голос ее чем-то не устраивал, поэтому ты обычно изгонялась в кресло-качалку, а на коленях у тебя лежали плюшевые медведи и зайцы, выброшенные из кроватки, чтобы освободить место для меня. Мне всегда было очень трудно сказать Элинор «нет», поэтому мне приходилось прочитывать некоторые сказки и истории по два или три раза, прежде чем она начинала задремывать. Если мое «художественное чтение» оказывалось скучным, ты тоже засыпала, поэтому, прежде чем поставить книжку на полку, я успевал насладиться видом сразу двух спящих красавиц. Никогда, никогда я не понимал толком, что я такого сделал, что мне так повезло!

Теперь я отчетливо вижу, что каждый наш вечер строился по определенному образцу, по шаблону, который никогда не менялся. Нас бы описать в качестве примера в какой-нибудь книге для молодых хозяек или учебнике для молодых родителей… Вечерняя процедура была у нас отработана и доведена до совершенства, и я думаю – это была целиком заслуга Элинор, которая оказалась чрезвычайно чувствительна к любым переменам. Стоило изменить хоть какую-то мелочь, и у нее тотчас падало настроение. Ну а если я задерживался на работе хотя бы на десять минут, она сразу же ковыляла к окну и смотрела на улицу, причем ее личико было искажено гримасой самого искреннего горя. В результате мне приходилось читать ей одни и те же сказки, садиться строго на одно и то же место на кровати и так далее. В те времена, впрочем, я был уверен, что все маленькие дети – такие же педанты и консерваторы. Да и то сказать, никакого опыта у меня не было, и мне не на что было опереться.

Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю: может, это и был первый звоночек, первый признак того, что Элинор была не так уж беззаботна и счастлива, как ей следовало быть? Но тогда на фоне нашего общего семейного счастья, это казалось пустяком, мелочью, на которую можно не обращать внимания по крайней мере до тех пор, пока Элинор не пойдет в школу.

Элинор родилась в августе, и в классе ей суждено было быть самой младшей. И все же, когда я увидел, как она, одетая в школьную форму, спускается по ступенькам крыльца – белые гольфы до колен, кожа над резинкой все еще пухлая и в ямочках – у меня защемило сердце. Элинор казалась очень маленькой и ранимой, и мне с трудом верилось, что она действительно готова идти в школу. В руках у меня был фотоаппарат, и я сделал несколько снимков. В глубине души мне очень хотелось, чтобы кнопка спуска на фотоаппарате могла остановить время – чтобы Элинор осталась такой навсегда.