Денис Драгунский - Третье лицо

К худому, нищему и талантливому.

А мне уже поздно что-то переигрывать.

Пропала жизнь, я же говорю.

честная девушка и завидный парень

Одна женщина написала, как потеряла планшет и вдруг ей позвонили и сказали: «Мы нашли ваш планшет» (там была какая-то примета, телефон хозяйки на футляре). Она обрадовалась, сказала: «С меня вознаграждение!» — а эти люди сказали: «Ах, да что вы!» Но она все равно им что-то подарила.

Женщина написала об этом в фейсбуке и попросила поделиться такими же добрыми и светлыми историями про бескорыстных и добрых людей.

Там было много рассказов, как кому-то вернули кольцо, кошелек, портфель с рукописной рукописью романа, как подвезли на машине из Серпухова в Пущино, хотя не по дороге, и так далее.

Надо бы и мне поделиться чем-то похожим. Я долго думал. Полчаса или даже минут сорок.

И вот — вспомнил!

Однажды, совсем молодым парнем, я пошел на танцы с девушкой. Это было не в Москве, в одном небольшом русском городе. Там, где бескорыстие и честность еще ценились (а в Москве кругом уже были совсем прожженные ребята, даром что до перестройки и реформ было еще жить и жить). Так вот, пошел я на танцы с девушкой, было много народу и громкая музыка — и девушка меня потеряла.

Я озираюсь: нет моей девушки, что делать? Танцы тем временем идут, музыка играет, народ веселится, а я весь потерянный хожу. Постепенно народу становится все меньше. И тут меня находит какая-то девушка. Очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка бензином пахнет, я прямо обалдел. Стиль техно! Хотя тогда так не говорили. Сама из местных. Спрашивает, почему я один. Я честно отвечаю: меня потеряли. Она говорит, что сейчас мы поедем к ней, а там она уже все устроит. Посадила меня на свой мотоцикл марки «Ява» на заднее сиденье и повезла куда-то далеко.

Приехали. Я слез. Она загнала мотик во двор, пригласила меня войти. В комнате она меня стала раздевать, и тут из кармана у меня выпал номерок от камеры хранения того пансионата, где я жил со своей девушкой. С той, которая меня потеряла.

Эта вторая девушка все сразу поняла, одела меня, завела свою «Яву», усадила меня сзади, велела держаться крепко — и через полчаса мы уже были в пансионате. Название «Заря».

— Эй! — закричала она и забибикала: — Кто тут парня посеял?

Моя девушка прямо с балкона спрыгнула — это был первый этаж, так что ничего.

— Я! — кричит.

— Твой? — спрашивает мотодевушка у моей девушки.

— Мой!

— Забожись!

— Падла буду! — сказала моя девушка. — Ежа мне куда хошь, если брешу, и вообще век счастья не видать!

— Верю, — сказала мотоциклистка. — Бери!

— Я тебе чего должна? Ну, типа, вознаграждение за возврат?

— И не думай. Здесь не Москва, здесь девки четкие, своего не отдадут, но и чужого не хапнут.

Но моя девушка все равно подарила ей почти целый флакончик польских духов «Пани Валевска». Которые я ей неделю назад подарил.

Ну и что? Ну и не жалко.

Вот такой бескорыстный, светлый и добрый случай был в моей жизни в 1973 году.

Когда я рассказал об этом, одна моя знакомая даже удивилась: как это незнакомая девушка, красивая и на мотоцикле, честно вернула меня моей девушке, которая своего парня (т. е. меня) столь небрежно посеяла.

«Ах, как это она могла отдать такого завидного парня!»

Дело, однако, в том, что тогда, в 1973 году, я вовсе не был завидным парнем. Я был беден, неустроен, худ и космат, усат и прокурен. Жил при маме. Знаменитый папа уже год как умер. Ну, еще я знал латынь и греческий. Делов-то.

Завидным парнем я стал годам к пятидесяти. Известный политический публицист, главный редактор научного журнала, частый гость радио и ТВ. В крайнем случае — к сорока: уже начал достаточно широко печататься, а в театре Моссовета шла детская сказка по моей пьесе.

Всерьез завидным парнем я стал примерно к шестидесяти пяти. Автор полутора десятков книг и все такое.

Но уже на танцы не хожу.

Впрочем, и та чудесная девушка в стиле техно, очень красивая, рослая, ловкая осанкой и слегка пахнущая бензином, тоже, наверное, несколько повзрослела с 1973 года.

Вот так обстоят дела с завидным парнем и красивой девушкой.

Как сказал поэт Гумилев:

Увы.

А может, к счастью.