Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Лейтенант окал, как и на станции. Услышав знакомые интонации, встречающие несколько потеплели.

– Складов, дорогой товарищ, в нашей местности отродясь не водилось. Нечего складать. А овин есть, как же! – обрел дар речи Северьяныч, обрадовавшийся свойскому говору лейтенанта. – Разместиться вполне бы сходно. Да только, как бы это вам попонятнее сказать, он уже почти что и не овин, а так, труха. Так что насчет обогреться – извините.

– Ты, отец, не философствуй, а показывай! – прикрикнул на старика Чумаченко. – Мы сами как-нибудь разберемся!

Тронулись в деревню. Овин они увидели еще издали. Добротное бревенчатое сооружение стояло на невысоком пригорке, на пустыре. При ближайшем рассмотрении они поняли, что старик был прав. Овин, обычно разогреваемый огромной глиняной печью для сушки снопов, был просто-напросто разорен. Крыша худая, воротница сломана, конопать из сруба повыдергана. Но главное – была разрушена печь. Кирпич разворован, и вокруг бывшей печи валялись только глиняные обломки. На полу лежали снежные заструги.

Но пленные все равно валились на земляной пол, старались подсунуть под себя ошметки старой перепревшей соломы. Попадали от усталости и конвоиры.

– Вы что же, отец, здесь хлеба сушите? – спросил старшина у стоящего в воротах Северьяныча.

– А кого ноне, мил человек, сушить-то? – ответил вопросом Северьяныч. – Земля стала малородимая. Каку малость соберем, по избам сушим… Лошадей смобилизовали, мужиков, понятно, допреж того. Овин стал без надобностев, вот его и порастрошшили… – Старик оглядел немцев. – Вообче-то дня за три можно бы подправить. Главное, печь. И крышу, понятно. И конопать…

– Какие три дня! – обозлился Анохин. – Костер! И живо!

Чумаченко склонился к уху Анохина:

– Товарищ лейтенант, это ж разве что только небо обогревать. Немцы за день почти все перемрут.

Анохин отмахнулся: мол, сам вижу. Он оглядел дыры наверху. Оттуда летели снежинки, опускались на лежащих людей. Немцы сипели и кашляли. Даже Бульбах, дольше всех своих державшийся на ногах, был не в состоянии подняться.

Северьяныч для солидности похмыкал в кулак, спросил:

– Ежели у вас тако сурьезно дело, то, прощения просим, начальствие ваше ковды прибудет?

– А это тебе кто? – сердито прошипел Чумаченко, указывая глазами на Анохина. – Чурка с глазами? – И вопросительно взглянул на лейтенанта: – Дозвольте, Емельян Прокофьич, мобилизовать население на работу! Я это, по закону военного времени, враз!

– Не суетитесь, старшина, – и Анохин обратился к Северьянычу: – Созывайте народ… ну, всех, кто нас вилами и палками встречал.

– А чего созывать? – удивился старик. – Вона он, народ… Ужо!

Народ, и верно, стоял у овина и как будто чего-то ждал. Люди северные, таежные, тугодумы. К пришлым, даже к своим, привыкли относиться с недоверием. Многое перевидали, многое перенесли даже в лучшие годы. Жалостливым видом их не пронять. Легко в душу не влезть. Сочувствие здесь не ходкий товар. Его заслужить надо.

Лица жителей были невозмутимы и бесстрастны, за исключением разве что Палашки и ее подруг-однолеток, которых одолевало обычное любопытство. Переминались с ноги на ногу. Опирались на все те же цепы, лопаты, палки и вилы, которые теперь служили им уже подпорками. Кого бить-то? Помирающих?

Анохин встал перед этой небольшой толпой, точнее, шеренгой, всмотрелся в лица.

– Вот что, бабоньки! – просипел он, с хриплого баска невольно срываясь на фальцет. – Выручайте! Давайте… ну… вместе приблизим победу. Эти немцы уже не враги, а, как бы сказать, рабочая сила для строительства объекта… Только, боюсь, к завтрему они передохнут к чертовой матери, как мухи. Одно спасенье: разберите немчуру по баням! Ну, обогрейте, обиходьте… это… покормите по возможности… А может, у кого есть какая лишняя одежонка, сократите в общую пользу! Надо!

Говоря эту «речь», Анохин продолжал глядеть в лица. Они были по-прежнему бесстрастны. Лишь молоденькая Палашка глядела на него с детским удивлением и с жалостью к его хромоте. Он для нее был почти что сверстник. Только разве что в военном. И окает, как все они.

Люди молчали. Северьяныч поглядывал на женщин, на одноглазого Калистрата: мол, как? А никак… Без внимания. И тогда он решился поддержать прибывшего с командой молодого начальника:

– А че, бабы! Давайте разогреем байни, отпарим их. Дровами-то, слава богу, богаты. А как отмякнут, покормим, напоим, чем Бог послал… Выручим, коль тако важно дело!