Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– А ежели под конвоем, то зачем их сюда ведуть?

– «Зачем, зачем»! Может, для показу, какие они. А то слыхать слыхали, а не видели.

– А чего на их глядеть? Маленьки, говорят, да ухватисты, ровно черти.

– Да не! С виду люди как люди. Я их в Архангельску-городу видал, там слобода немецкая была. Солидны, бородаты, пиво пить мастера, – вступил в разговор стоявший до этого в сторонке именитый резчик по дереву Африкан, человек без возраста.

– Это ковды было? А теперь Гитлер нову породу вывел. Лютую, хуже цепных кобелей, – возразил Северьяныч. Он бегал среди людей, суетился. В этой Богом забытой деревеньке он представлял какую-никакую власть.

Они стояли у наполовину заметенной дороги, вокруг гуляли снежные заверти. Вглядывались в задернутую белым пологом даль. Ждали. Ветер понемногу стихал. За кулигою в сером мареве постепенно стала проглядывать полоска тайги.

Наконец какая-то темная змейка проступила из мглы, вытягиваясь на изгибе дороги.

– Идут! – разом выдохнули несколько женщин.

И все настороженно затихли, сжимая в руках свое оружие. Даже Северьяныч замер. Но, что-то вспомнив, сказал:

– Бабы, только порато не бить. Такого предписания в радиограмме не было. Ну разве только чуток, для политического воздействия.

– Ну разок-то дозволь! – попросила Евдокия, держа в руках увесистый дрын. – За Митроху мово!

– Ну разве что разок… – уступил было Северьяныч и тут же спохватился: – Не удумай! Знаю я твой разок!

– Больно ты жалостный! – огрызнулась Евдокия. – Ты б меня, вдову, пожалел, а не какого-т фашиста.

– Тебя пущай молодые жалеють. У меня уже жалости и на свою бабу не хватат… Но бить не моги!

– А чего ж, глядеть на них? Поглядно – не отрадно.

И вот уже стали различимы фигуры. Это было шествие обреченных.

Анохин, завидев вдали жителей Полумглы, кузнечиком, из последних сил, проскакал вдоль колонны и заковылял впереди. И тут же рядом с ним встал усатый красавец Чумаченко, старался незаметно поддерживать командира.

Немцы, закутанные в тряпье, ковыляли, с трудом передвигаясь по снегу. Обувка у них вовсе исхудала, на ногах громоздились какие-то опорки да обмотки, подмерзшие концы тряпок волочились за идущими.

Конвоиры шагали так же тяжело, как и пленные. Четверо солдат, покрепче других, тащили сани, на которых вповалку лежали несколько выбившихся из сил пленных. Нога одного из них волочилась, загребая снег.

– Нихт шлафен! Просыпайсь! – затормошил Мыскин лежащих на санях доходяг. – Деревня! Гляди, немцы… как там у вас?…дорф!

Доходяги приоткрыли глаза. Смотрели на жителей. С безразличием смотрели. Ни близость деревни, ни появление людей их нисколько не обрадовало. Хотя это была надежда на спасение, на жизнь. А с другой стороны – вилы и палки… Впрочем, какая разница?

Анохин мало чем отличался от немцев. Снег скрывал его погоны. Чумаченко поддерживал его так же, как немцы поддерживали друг друга. Высокий Ганс помогал идти двум своим товарищам, в том числе и медику Вернеру. Ганс был едва ли не единственный, у кого еще светился в глазах блеск и даже некоторое любопытство.

Жители Полумглы, точнее, жительницы, замерли в полном молчании, с мрачным безразличием встречая это шествие полутрупов.

Анохин все понял: от этих людей не следует ожидать ни сочувствия, ни ненависти, ни особого интереса. Так встретили бы призраков. Ну пришли, ну ушли…

Немцы тоже с тупой обреченностью поглядывали по сторонам. Их не беспокоили ни лопаты, ни вилы в руках встречавших: они были в том состоянии, когда побои уже ничего не значат, а смерть, возможно, даже желанна.

Мальчишки, и те застыли, глядя на это шествие привидений.

Анохин остановил колонну.

– Здравствуйте вам, земляки! – хрипло обратился он к собравшимся.

Посмотрел на «оружие» в руках встречающих. Но не было у него сил, чтобы усмехнуться, успокоить людей.

– Прибыли к вам для строительства важного объекта! – объяснил Анохин срывающимся заледенелым голосом.

Его, кажется, не поняли. Да и как понять? Что могут построить эти доходяги? Какой такой «объект»? И зачем он здесь, в Полумгле, в этой всеми забытой глухомани?

Однако «оружие» – палки, цепы, вилы – в руках жителей деревни как по волшебству превратились в орудия труда. На них опирались или даже положили в снег.

Анохин еще раз оглядел толпу, остановил взгляд на Северьяныче, который тоже онемел и лишь растерянно таращил глаза.

– Вы будете здесь старшой? – спросил он, угадав в старике главного. – Где нам разместиться? Может, какое складское помещение пустует или овин? Для размещения и сугрева.