Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Мыскин, поглядывая по сторонам, прошептал Чумаченко:

– Я так думаю, старшина, это леший… Это он, зараза, завел нас в болото!

– Брось ты ерунду всякую, ей-богу!

– Не ерунда! Я на северах бывал. Тут совсем другая жизнь… В здешних лесах нечисти полно. Лешаки, ведьмы, нетопыри. Тут они водятся.

Чумаченко поглядел по сторонам: что-то косматое, бородатое и впрямь высунулось из темноты. Нос сучковатый…

– Чудится тебе, – несколько неуверенно сказал Чумаченко.

Анохин слышал их разговор, но не вмешивался. Его знобило. Он поманил пальцем старшину. Тот все понял, неприметно сунул ему в руки фляжку. Анохин, отвернувшись, сделал несколько глотков. Вздохнул с облегчением. Упал на лапник.

Один из конвоиров, худой, уже заросший щетиной, как и все, закашлялся во сне, проснулся. С некоторым удивлением увидел рядом с собой немца. Перевернулся на другой бок. И там тяжело храпел и свистел простуженным горлом немец.

– Слышь, Комаров! – окликнул он лежащего неподалеку радиста. – Похоже, меня немцы в плен взяли.

– Да ну тебя!

– Вшей только не одалживай. Немецкие вши, они как танки, – сказал Чумаченко. – Не отобьешься!

– Ага. Понял, – буркнул конвойный и, зевнув, вновь впал в сон. Лежащий рядом немец поворочался и безвольно положил руку ему на плечо, обнял…

Утром они вновь двинулись по тайге. Шли тяжелее, чем раньше, хоть сани остались только одни и поклажи на них было не так много. Люди были измочалены болотом, и без того худая одежда после купели и костровой просушки стала похожа на лохмотья.

Анохину становилось все хуже, он с силой опирался на палку. Чумаченко попытался поддерживать его, но лейтенант отвел в сторону его руку.

– Так что, Емельян Прокофьич, – тихо и грустно сказал старшина, – скобы, гвозди пропали, пилы, топоры тоже. Почти все продуктовое довольствие… Худо, очень худо.

– Хотите, чтоб утешил?.. Не умею.

– Я просто так. Фиксирую факт.

– Не от людей идем. К людям, – и Анохин замолчал.

Шли рядом, каждый думал о своем. А может быть, об одном и том же. Судя по карте, село Полумгла по северным меркам было большое. Стало быть, найдутся там и мастеровые мужики, найдется и нехитрый инструмент для строительства…

Впереди упал один из пленных. Товарищи торопливо выпрягли его из саней, подхватили под руки. Посовещавшись, его место заняли двое других.

– Может, вы все же на сани сели бы, Емельян Прокофьич, – предложил Чумаченко. – До той клятой Полумглы еще идти и идти.

– Сроду на людях не ездил.

– А кто вам ногу спортил?.. Вот пусть и это… рассчитываются.

– Вот что, старшина, – сухо сказал Анохин. – Распорядитесь, пусть конвойные хоть иногда подменяют пленных.

У Чумаченко от негодования даже затопорщились усы:

– Товарищ лейтенант, так не положено же… Охрана!.. А если что? Вон у того здоровяка топор в санях оказался. Может, не случайно?

– Хорошо, что оказался. Понятливый немец.

Но Чумаченко шел, насупившись.

– Я в конвоях десять лет, – бурчал он. – Но что б такое… Нет, за это нас начальство по головке не погладит.

– А давайте составим расписку, – предложил Анохин. – В связи с болезнью младшего лейтенанта Анохина принимаю командование на себя. И командуйте!.. Но если погибнут люди, если завалим дело – под трибунал вы пойдете, не я.

– Что вы так сразу… в обиду? – уступил Анохину Чумаченко. – Конечно, по силе-возможности пусть помогают, чего там, – и побежал к саням.

Трое конвоиров впряглись в сани. Дело пошло быстрее. Анохин стал отставать. Все заметнее и заметнее хромал. И неожиданно присел в снег.

Обоз остановился. Чумаченко, Мыскин и несколько конвоиров бросились к Анохину, подняли его, уложили на сани.

– Что-то плохо с ногой. Мочи нету терпеть, – с виноватым видом признался младший лейтенант.

Над ним склонились лица конвоиров и немцев. Бульбах был здесь же, внимателен и строг.

– Может, у вас есть хоть какой-нибудь фельдшер? – спросил Чумаченко у Бульбаха, поискал в памяти слова и добавил: – Ну… дер фельдшер?.. Или санитар?

Бульбах понял. Он подозвал к саням молоденького пленного, ефрейтора Вернера, и объяснил Анохину, что тот «немного врач». Окончил два курса медицинского факультета в Лейпциге. И если бы не война… Слова были большей частью понятные. «Цвай курсен»… «Медициниш факультаат»… «Криг»…

Вернер попытался снять с ноги Анохина сапог. Но лейтенант почти потерял сознание от боли.

– Ты, фриц! Не погуби командира! – зловеще сквозь зубы процедил Чумаченко.