Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– Чего с им? – спросил Африкан.

– Осколок с ноги пошел, – объяснил Чумаченко.

– Давно бы надоть до Лукерьи, – пробормотал Северьяныч. – У наших медвежатников уж сколь поломатых костей было! И что ж? Всех подняла… И дробь попадала по пьяному делу, она ее потом как-то выманивала. На всяку мазь.

В Лукерьиной избе Анохина переложили на прежнюю его постель. Сквозь открытую дверь он видел, как на кухне у печи старуха стала извлекать из бумажных кульков разные высушенные травы. Растирала их старческими жесткими ладонями и сыпала в казан с кипящей водой. Потом вывалила травяную массу в холст. Остудив, выжала.

Палашка не отходила от Анохина. Взяла его за руку, ласково провела ею по своей щеке.

– Хорошо, что ты у нас. Ранее послушался бы меня, уже и забыл бы про рану… Ничего, божатка заврачует.

Лукерья, отстранив Палашку, стала вновь осматривать ногу.

– Ишь ты, язвина! И горячка внутрення, распалилась от ходьбы да от нерву. Сперва надобно горячку укротить, а уж опосля рану залечим… Даст Бог, через неделю лосем бегать будешь!

Лукерья взяла из рук Палашки миску, стала медленными движениями накрывать рану своим снадобьем, размазывая его по ноге.

– Это что у вас, бабушка, за лекарствие? – спросил Чумаченко.

– Называть не стану: леко может силу потерять, – и обернулась к Палашке: – Проводи, Палаша, гостей из избы, неча им тут наблюдать!

Палашка отправила гостей на крыльцо и дальше, на улицу. Расходиться не хотели. Стояли возле ворот, курили, что-то горячо обсуждали.

Палашка заперла ворота, вернулась в дом.

– Проводила? – спросила Лукерья.

– Ушли.

Бабка напоила лейтенанта каким-то отваром. Строго сказала крестнице:

– И ты ухо отвороти! Счас я баить буду! – И склонилась к ноге Анохина: – «Как со злою силой вражьею раскаленным угольком вошла ты, болесть, прилетела из чужих земель, не нашенских, черною силою, не Божескою, так теперь изыдь силою Божескою помалу, оставь тело, оставь кость белую, оставь Омельяна-молодца на крепкое здоровье, на доброе служение, на жисть долгую. Уходи, болесть, во темны леса, к кикиморе да лешаку, покинь горницу со святою божницею. Не твоя сила, а Его крепость, не твоя потеха, а Его радость!..»

Глаза Анохина стали слипаться. Но сквозь сомкнутые веки он еще какое-то время видел склоненное над собой доброе лицо Лукерьи, а чуть дальше, за ее спиной, широко открытые, светло-серые глаза Палашки. А над их головами перед образами святых теплился огонек лампадки…

Сколько он спал, да и спал ли вообще, Анохин не знал, но разбудил его тихий, едва слышимый ласковый голос:

Анохин чуть приоткрыл глаза и увидел рядом с собой Палашку. Она совсем близко склонилась к нему, пристально разглядывала его лицо и едва слышно, почти шепотом, продолжала:

Емельян не спал. Делал вид, что спит, наслаждаясь покоем, тихой песней, чистым голосом.

На седьмой день он действительно, хромая и опираясь на палку, уже ковылял по Полумгле. Направился к стройплощадке.

По дороге встретилась ему Евдокия.

– Доброго здоровьичка, товарищ командер! С поправкой вас! Я вот гляжу, так быстро вышка растеть! Скоро спокинете нас?

Анохин с лукавинкой посмотрел на женщину:

– Не волнуйся, до весны не уйдем, – успокоил он Евдокию. – Ну а весной, это уж обязательно. Такая вырисовывается картина.

– А скажите, товарищ командер, нет такого правительственного распоряжения, чтобы отдельных пленных, ну, которы из пролетариев и сознательны, отставлять тут до полного и окончательного перевоспитания?

– Пока такого нет.

Анохин хотел было уходить. Но Евдокия задержала его, спросила:

– Ой, а отчего вы завсегда такой строгий? Иной раз прям на дикой козе до вас не подъедешь… Другим, гляжу, можно, а вам что же, никак?

– Чего – «никак»? – не понял или сделал вид, что не понял Анохин.

– Будто не понимаете? – Евдокия широко улыбнулась и подмигнула. – Вы до нашего бабского племени все с оглядом. Ровно боитесь…

Лицо Анохина покрылось румянцем.

– Вон Палашка на вас заглядывается, прям, по секрету скажу, сохнет. А вы… ровно не живой.

Анохин сухо ответил:

– Да! Что другим можно – мне нельзя. На то я командир.

– Это шо ж выходит? У командеров так уже и сердца нету?

– Нет, отчего же! Сердце есть. Да война на сердечные дела времени не оставляет, – сухо сказал Анохин и неторопливо побрел по вытоптанной в снегу тропинке.