Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Вернер между тем нажимал пальцами опухлость вокруг раны. И из нее уже не сукровица сочилась, а кровь и гной.

– Ну ты, коновал! Полегче! – пришел в себя и закряхтел Анохин.

От боли он закусил губы, до белизны пальцев сжал дощатые боковушки кровати.

– Плехо, – закончив исследование, Вернер поднял на окруживших Анохина пленных и конвоиров надтреснутые очки, вместо дужек придерживаемые на лбу двумя веревочными петлями. – Нох айн шплиттер… шелесо… шпрендштюк…

– Известное дело, железо, – догадался кто-то.

– Осколок, – сказал Чумаченко, который то ли сам пришел на наряд, то ли его позвали.

– Унд вас… что мусте их делайт? – спросил ефрейтор, коверкая немецкий и русский.

Смысл последней фразы Чумачеенко легко угадал по выражению лица Вернера.

– Ты у меня не пытай. Я в твоем деле не большой советчик. Делай, что надобно!

– Гут, их ферштанден! – и Вернер из мягкого и увальневатого немца превратился в твердого и четкого хирурга. Командовал резко, отрывисто: – Нох лихт! Свет!.. Гайс… горячи вассер! О-гонь! Мессер, нож!

И в закутке у Анохина запылали еще несколько светцев, пленные и конвоиры расступились, образуя просторный круг.

А возле Анохина вдруг оказалась Палашка. Как она догадалась, как услышала? Она смотрела на приготовления Вернера и испуганно спрашивала:

– Что он будет делать?.. Он будет резать?

Вернер понял страх девочки. Показывая на ногу Анохина попытался объяснить:

– Здес… плехо… шплиттер… шелесо… металл…

– А ну как что не так сделает? – спросила Палашка, полными слез глазами глядя на Чумаченко. – По неумению может? Или еще по какой причине?

– Понимаем, – уныло качнул головой Чумаченко. – Да только другого выхода нету.

– Я за божаткой схожу, – Палашка накинула на плечи шубейку и решительно пошла к двери. – Она в этом понимает. Пущай приглядит.

Тем временем на печке закипела в кастрюле вода, и Вернер выложил в кипяток все необходимые ему нехитрые инструменты.

– Емельян Прокофьич, может, тебя привязать? – предложил Чумаченко. – Шибко больно будет.

– Лучшее всего… это… граммов триста самогону… Ну, заместо наркозу, – посоветовал Мыскин.

– Выдержу! – И Анохин обернулся к Вернеру: – Ну что ж, ветеринар! Давай!

Вернер только и ждал этой команды. Он склонился к ноге. Из-за его широкой спины ничего не было видно. Только слышался какой-то шелест.

Анохин страдальчески кривился, тяжело вздыхал, иногда постанывал. Его лоб покрылся испариной.

Рядом с немцем встала старуха Лукерья, темная лицом, морщинистая – настоящая колдунья. Она пристально следила за каждым движением Вернера. Палашка же забилась в самый угол выгородки и, чтобы ничего не видеть и не слышать, с головой закуталась в свою шубейку.

Вернер вдруг ощутил металлическое сопротивление: встретились металл с металлом, нож с осколком.

Анохин застонал:

– Хватит, немец! А то у меня уже терпение кончается! А-а! Чтоб вам так же было, как мне сейчас!.. Гады! Сволочи! А-а!..

А Вернер, торопливо орудуя ножом и вилкой, выдернул из раны небольшой рваный кусок окровавленного металла. Часть оболочки пули.

Видимо, госпитальные хирурги не стали удалять эту махонькую металлическую крошку из-за близости артерии или нерва. Теперь эта заноза двинулась сама и вызвала нагноение, стремясь выйти наружу.

Кровотечение не было сильным. Ефрейтор крепко реперебинтовал ногу, используя поданный радистом индпакет.

– Ну, фот… фот и аллес!.. – передавая осколочек Анохину, сказал немец. Затем он повернулся к старухе Лукерье и Палашке, сказал им по-немецки какую-то длинную фразу, не то успокаивая их, не то объясняя, как дальше ухаживать за лейтенантом.

– Спасибо, голубок! Ты свое исделал! – сказала Лукерья. – Теперича наш черед. Авось с Божьей помочью тоже справимся.

Боль в ноге Анохина отступала. Задумчиво рассматривая осколок, он тихо сказал:

– И гляди ведь, какая зараза! Такой махонький, а как жизнь портил.

Лукерья оглядела столпившихся вокруг немцев, тихо сказала:

– А теперича командера – в мою избу.

Немцы засуетились:

– Традбаре… Траге…

– Но-сильницы, – объяснил Вернер.

– Какие носилки! – удивилась Лукерья. – Эдак-то на кровати и несите.

– Я, я! Рихтиг! Траген мит бетт!..

И четверо или пятеро немцев легко подняли сколоченную из досок кровать, на которой лежал Анохин. Палашка сбросила свою шубейку и прикрыла больного. Немцы быстро, почти бегом, понесли Анохина по деревне. В пути им повстречались Африкан и Северьяныч.