Эмилия Дворянова - Дилогия - Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

но ты знаешь, что делать… правда? Нужно быть очень точной, человеку нужно стремиться к абсолютной утонченности, к полному соблюдению точности, звук должен быть буквально «вбит в тон», а это уже судьба, и звук не звучит…

именно там — музыка…

Она уже знала это.

Вирджиния протянула ему свою старую скрипку, смычком вперед, еще, еще ближе, словно хотела прикоснуться к кровавому пятну-мозоли, знаку, инкрустированному на шее каждого скрипача, надавить на это пятно, причинив ему боль… ей показалось, что он улыбнулся, поняв ее мысли… они поменялись скрипками, она взяла в руки Маджини, обняла, прижала к подбородку, шеей почувствовав свое пятно-мозоль — место, где ее плоть особенно тесно сливается со скрипкой, ощутила, как оно набухает, возбужденное этим прикосновением, увидала, как он, словно в зеркале, повторил ее движение, абсолютно такое же, подбородком зажал скрипку самым естественным в мире жестом, означающим его готовное слияние с нею…

или с ним?

Она подняла смычок, прозвучало ее первое ля, он совсем легко коснулся струны, потом его пальцы чуть-чуть подкрутили колки, и оба их ля слились в совершеннейшем унисоне, а потом разделили звук в квинту… еще одну…

Вирджиния посмотрела ему в глаза, ожидая сигнала, хотя именно она должна была начинать

и ей показалось, что одновременно с движением его ресниц она услышала голос:

Чакона.

Чакона?

ЧАКОНА

… и первый аккорд прозвучал…

Со временем, когда, согласно ритму болезни, ей иногда приходило в голову, что этот ритм повторяет волны Чаконы, Вирджиния вспоминала каждую деталь их совместной игры, насколько ее можно было вообще вспомнить, а значит — расчленить словами, вырастающими из ароматов цветов, из запаха болотной тины, в дождливые дни идущего от каналов, от крови, каждый месяц вытекающей из нее, от крови, капающей из случайно порезанного пальца… все детали, которыми можно было поделиться лишь с собой, одновременно с непрестанно возникающими ощущениями в ее теле, в нервах, в коже, потому что какой смысл откровенничать с кем-то другим, другой, даже с доктором, который положил столько усилий, чтобы ее спасти, если уж музыка не могла вновь зазвучать в ее венах… и возвращаться, чтобы вытекать вновь…

В такие минуты она говорила себе, пытаясь вновь и вновь все понять — … то, что я почувствовала, что смогла вычленить в ощущениях, было понимание: какая-то внешняя сила требует, просто приказывает мне уйти из себя…

в этом месте обычно она останавливалась, не в силах словами пересказать это — даже себе,

как первый аккорд вырвал ее из самой себя, и она совсем ясно осознала, еще тогда, ни на миг не заблуждаясь, что эта музыка освобождает ее от ее же собственного тела, переворачивая его до самого дна, провоцируя к акту, сексу, перверсии, затаившейся где-то в глубине этой музыки, и при желании она бы могла назвать это «откровением», струящимся из души Маджини, из музыкальной фразы, которая разворачивается в тему, из темы, которая в своих неожиданных превращениях и модуляциях расползается, заполняя все клетки ее тела, из этого, уже невыносимого для нее такта танцевальной непосредственности одной Вены в три четверти, а в другой Вене забивает звуки так глубоко, что из грудок голубей начинают вытекать капли крови…

… и потом ледяная крошка снега

… и снова капля, и опять снег…

и в своем непризнанном откровении ее душа захвачена так же естественно и одновременно так же системно, как пульсирует ритм Чаконы в этом напористом Andante, как ее победное ре-минор сдерживает себя в остинатном голосе, чтобы позже заполнить собой все вокруг…

совсем ясно она почувствовала тогда, как в этом экстазе естественное тепло ее тела покидает ее, перетекая в кончики пальцев, наэлектризованные прикосновением к струнам, и где-то в самом низу живота возникает болезненное жжение, причиняющее боль, но и вызывающее непередаваемое наслаждение. Иного пути нет — только полное самоотречение, радостно подумала Вирджиния, прошептав эти слова в черные дужки скрипки, куда ей уже не нужно было вглядываться, потому что она сама была в них, внутри, втянутая в темные резонаторные отверстия непрерывно вибрирующего инструмента.

Она почувствовала себя полностью свободной от всех мыслей, отрешенной от происходящего и в то же время настолько вовлеченной в музыку, которая сейчас буквально струилась из пальцев, но доходила до ее ушей, груди, проникая внутрь откуда-то извне, что испытала страх — а сможет ли сдержать этот напор, осмелится ли остаться там, внутри, куда заманили ее страх и наслаждение… мучительное наслаждение… и, превозмогая боль в пальцах, продолжала следовать за музыкой, проговаривая тему — нота за нотой, звук за звуком…