Элена Ферранте - Незнакомая дочь

Я вяло бродила среди торговцев разными товарами, но у меня перед глазами стояла она – такая, какой я не раз видела ее в последние дни: повернувшись ко мне спиной, она медленными точными движениями размазывала крем по своим юным стройным ногам, по рукам, плечам и, наконец, извернувшись, по спине, куда могла дотянуться, и порой мне хотелось встать и сказать: “Давай лучше я” – и помочь ей, как в детстве я мечтала помочь матери, как позже помогала дочерям. Неожиданно я сообразила, что день за днем, сама того не желая, испытывая смешанные, а порой противоречивые чувства, я вовлекла ее в нечто непонятное даже для меня самой, но при этом глубоко личное. Вероятно, потому я сейчас так и ненавидела себя. Я инстинктивно использовала как оружие против Розарии мрачный эпизод моей жизни, стремясь ошеломить ее и до некоторой степени напугать: эта женщина казалась мне недоброй, лицемерной. Но на самом деле я хотела поговорить о том же самом с Ниной, и только с ней одной, в другой обстановке, так, чтобы она поняла меня.

Вскоре снова разнепогодилось, и мне пришлось спрятаться в здании крытого рынка, где стоял густой запах рыбы, базилика, орегано, перца. Туда со смехом влетали с улицы взрослые и дети, мокрые от дождя; я старалась увернуться от них и вскоре почувствовала себя плохо. Меня тошнило от запахов рынка, казалось, что в помещении слишком душно и жарко, я обливалась потом, а снаружи волнами врывался прохладный влажный воздух, остужая мою потную кожу, и у меня начала кружиться голова. Я расчистила себе место у входа, на меня напирала толпа, наблюдающая за падающей водой, дети кричали радостно и испуганно при каждой вспышке молнии и раскате грома. Я стояла почти на самом пороге, где был приток свежего воздуха, и пыталась справиться с дурнотой.

В конце концов, что такого ужасного я сделала? Когда-то много лет назад я чувствовала себя потерянной, это правда. Надежды юности, похоже, сгорели дотла, мне казалось, что я стремительно скатываюсь назад, к моей матери, бабушке, целой веренице безмолвных озлобленных женщин, от которых я вела свое происхождение. Я упускаю возможности. Мой молодой организм еще подпитывал пламя амбиций, фантазия один за другим рождала грандиозные планы, но я чувствовала, что пропасть между моей жаждой творчества и реальным положением дел в университете, а также перспективой сделать карьеру, все больше расширяется. Я как будто была заперта в собственной голове, лишенная шансов поверить в себя, и я ожесточилась.

Уже произошло несколько мелких тревожных эпизодов – не обычные всплески недовольства, не разрушительный бунт против условностей, а нечто большее. Сейчас я не могу четко выстроить хронологию событий – что было сначала, что потом, – а прокручиваю их в голове в произвольном порядке. Например, однажды зимним днем я работала на кухне над эссе, которое писала уже несколько месяцев и все никак не могла закончить. Не получалось свести все воедино. Гипотезы размножались с такой скоростью, что голова пухла, и я боялась, как бы тот самый профессор, который настоятельно порекомендовал мне взяться за эту работу, не отклонил мой текст, отказавшись помочь с публикацией.

Марта играла под столом у моих ног, Бьянка сидела рядом со мной, делая вид, будто читает и пишет, состроив серьезную гримасу и подражая моим движениям. Не знаю, что произошло. Может быть, она заговорила со мной, а я ей не ответила, может, она просто хотела начать одну из своих игр, порой довольно жестоких; внезапно, в то время как я отвлеклась, подыскивая нужные слова вместо тех, что казались мне недостаточно логичными и уместными, я почувствовала, как меня ударили ладонью по уху.

Удар был не очень сильный, ведь Бьянке было всего пять лет и она не могла причинить мне серьезного вреда. Но я вздрогнула, ощутив острую боль: как будто тонкая черная линия мгновенно рассекла мои и без того неорганизованные мысли, далекие от кухни, где мы расположились, от булькавшего на плите соуса к ужину, от часов, которые упорно шли вперед, пожирая скудное время, которое я могла посвятить своим любимым исследованиям, своим фантазиям, укреплению мира в семье, профессии, зарабатыванию денег, которые потом можно было бы потратить. Не задумываясь, я мгновенно шлепнула дочку по щеке, несильно, еле-еле, кончиками пальцев.

“Никогда так больше не делай”, – сказала я нарочито назидательным тоном. Она улыбнулась и попыталась снова меня ударить, уверенная, что наконец-то вовлекла мать в игру. Но я опередила ее, шлепнула опять, немного сильнее, и проговорила: “Не смей, Бьянка, даже не пытайся”. На сей раз она хрипло засмеялась, взглянув на меня с легким недоумением, а я вновь ударила ее кончиками вытянутых пальцев и все била и била дочку, приговаривая: “Мама не хочет драться. Никогда так больше не делай!” – и наконец она поняла, что это не игра, и громко заревела.