Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Так, что я сегодня ела? Три чашки чая, половину грейпфрута с щепоткой сахара, рисовый пирог, грамм двести супа, салат из зелени без заправки и несколько кусочков тунца. Хотя до тунца я так и не дошла. Засчитаю и его, потому что он был в салате. Только сегодня я могу есть сколько пожелаю. Нас взвешивают по средам, и день этот отмечают в каждом календаре, которые завешаны по территории школы. Для кого-то вроде Бетт это не проблема. У них есть в запасе парочка лишних килограммов, чтобы медсестра Конни была спокойна.

Но у меня недостача. А у медсестры есть правила. Для своего роста я должна весить 50 килограммов. Я не хочу быть бегемотом в колготках, потому слежу за своим силуэтом, осанкой. За всем. Это необходимо. Я ведь серьезно отношусь к себе и к своим занятиям – в отличие от некоторых остальных девчонок.

Когда я взвешивалась утром, то весила примерно 45 килограммов. Другие бы за такой вес убили. Меня легко поднять. Но здесь, если вдруг будешь весить меньше пятидесяти, тебя сразу отправят домой. А мне нельзя домой. Нельзя.

Наливаю себе стакан воды из электрического чайника. Это уже четвертый за последние полчаса. Сегодня мне нужен вес, и вода – хороший способ. Но этого не хватит. Так что я сажусь за стол и достаю иглу и нитку из сумки, а из ящика стола – четыре корейских вона, которые мне подарила бабушка. Они идеально подходят, потому что тяжелее, чем американские монеты. Выуживаю из шкафа чистый, специальный леотард для среды и выворачиваю его наизнанку. Мы должны надевать на взвешивания именно такие. Между ног есть небольшой тканевый мешочек – отличное место, «а ну-ка не лезь». Кладу воны на электронные весы: почти полкило. В самый раз.

Воны помещаются в кармашек как влитые, я оборачиваю их бумагой и вшиваю в клапан. Никто и не заметит.

Натягиваю леотард поверх розовых колготок и разглаживаю, чтобы ничего не мешалось. Клапан с монетами жмет, как максипрокладка – которые я, к слову, больше не ношу, потому что месячных у меня больше не бывает. Надеваю юбку из шифона, дополняю ансамбль. Становлюсь на весы. Пятьдесят килограммов. На всякий случай выпиваю еще два стакана воды.

Перед тем как отправиться в офис диетолога на первом этаже, спускаюсь в подвал. Иду в компьютерный зал, печатаю свою впопыхах написанную работу по английскому – у меня все равно еще есть время до приема, а я ненавижу ждать.

Компьютерный зал официально оккупировали корейцы. Они все делают большими группами: едят, смотрят корейские мыльные оперы на ноутах и проводят выходные у тети Сей Джин в Верхнем Ист-Сайде. Сейчас они все разговаривают по скайпу с дальними родственниками: их корейский такой быстрый и непонятный, что я даже выцепить знакомое слово не могу. Борюсь с внезапно возникшим желанием стать частью их группы. Я же видела, какими жестокими они могут быть. Почему я все еще этого хочу?

Сей Джин замечает меня и, как обычно, обзывает на корейском – вся комната смеется. Уверена, что она называет меня бананом – или как там по-корейски будет «полукровка». Узнаю маму Сей Джин на экране компьютера и чуть не машу в знак приветствия. Просто чтобы заставить Сей Джин говорить обо мне. Чтобы она соврала, почему мы больше не друзья. Чтобы ей стало неуютно и пришлось изображать привычную корейскую вежливость. Когда мы были помладше, мама Сей Джин навещала нас. Она всегда напоминала мне собственную мать. Мы с Сей Джин постоянно жаловались друг дружке на их постоянный стресс, уродливые прически, презрение к американской музыке и еде. Я научила Сей Джин ругаться на английском, и мы шептали эти ругательства, когда мамы нас злили.

Сей Джин любит языки и научила меня нескольким фразам на корейском, которые я использовала в перепалках с мамой. А потом рассказывала Сей Джин о моем триумфе – и материнский гнев отступал на второй план.

Теперь кажется, что это было целую вечность назад. Я даже не помню, как вела себя тогда, во времена нашей дружбы. А про Сей Джин не помню и подавно.

Сей Джин снимает наушники и отодвигает микрофон.

– Когда ты вошла, мама спросила, что это за уродливая американская девочка, – произносит Сей Джин, когда я уже собираюсь на выход. Акцент только подчеркивает резкость слов.

– А я ответила, что это И Джун Ким, и она мне не поверила. Сказала, что тогда твой американский папаша, должно быть, та еще свинья.

Она делает ударение на последнем слове, словно сейчас все подростки используют это оскорбление. Мне хочется рассмеяться в ответ. Оттолкнуть ее и объяснить ее матери, что именно случилось с нашей дружбой.