Ширшенду Мухопадхай - Тетушка, которая не умирает [litres]

– Даже не вздумайте! Что если грузовик вдруг тронется? Не девчачье это дело.

Грузовик был размером с дом. Несмотря на то что мы дружно подналегли, он не сдвинулся ни на дюйм.

Шикха-ди выкрикнула из кузова:

– Погодите, сейчас мы вам поможем! И запомните, толкать нужно всем вместе. И не хихикайте. Будете смеяться, не хватит сил толкать.

От ее слов мы рассмеялись еще громче.

Учительницы тоже выбрались из грузовика. Индира-ди сказала:

– Разве вы не видели, как это делают железнодорожные рабочие? Они, когда сцепляют вагоны, всегда кричат: «Раз, два, взяли!» И нам надо делать то же самое.

Она затянула песню Харабайю Бой Беги:

– «Я стану крепко руль держать / Ты будешь парус поднимать / Теперь все вместе: раз-два, взяли! / Дружно навались, раз-два!..»

Мы чуть не лопнули со смеху.

Шукла сказала:

– Мы же не тянем, Дидимони, а толкаем.

– Это одно и то же.

И то правда. Но мы так громко смеялись, что у нас не осталось сил толкать. Грузовик даже не почувствовал, что мы его толкаем.

Наконец мы перестали смеяться. Грузовик медленно тронулся вперед, дергаясь при каждой попытке шофера запустить двигатель.

Ух-х ты-ы!.. – разом удивились мы, когда двигатель вдруг ожил. И дружно прокричали: «Ура!»

Дальше дорога вела через джунгли. Скрючившись неловко в уголке, я сидела и грустила. Мы возвращались домой. Вот только зачем?

Я даже не заметила, как ко мне подсела Прити. И со слезами на глазах сказала:

– Бошон, не знаешь, где я обронила левую сережку?

– Почем мне знать?

– Застежка отвалилась. Сережка, должно быть, потерялась, когда мы толкали грузовик. Что мне теперь делать?

– Что ты так беспокоишься? – сказала я. – Такой славный пикник, такая великолепная луна – ради этого можно пожертвовать и сережкой.

– Странная ты какая-то, ведь мама будет ругаться на чем свет стоит.

– Ну и пуcть. Твой Нитиш подарит тебе еще кучу побрякушек.

Прити возмущенно сказала:

– Да, знаю, за ним не станется. Но что я скажу маме?

Одна потерянная сережка разом перечеркнула для Прити ночь, луну и все это неисчерпаемое богатство нынешнего вечера. Она сидела вся такая угрюмая. Для девчонок вроде нее все это было пустым звуком. Прити куда больше заботили мысли об убогих жилищах, мужьях, семейной жизни и беспокойном хозяйстве.

А меня? Даже не знаю.

Мне вдруг стало жалко ее. Вид у нее был такой подавленный.

– А что если твоя сережка не потерялась, ты не допускаешь? – спросила ее я.

– Как это? Разве такое возможно?

– А почему бы и нет? Твоя сережка, наверное, лежит там же, где упала. Верно?

– Ну да. Значит, она где-нибудь точно лежит. Вот ты и представь, что сама оставила ее там.

– Какая ерунда! Ты несешь полную чушь!

Вернувшись домой поздно ночью, я получила легкий нагоняй и пошла спать. Но еще долго не могла заснуть. Я была как пьяная. В голове у меня, точно в котелке, все кипело от сегодняшней радости. Да так, что едва не срывало крышку. Разве я могла уснуть? Это походило на то, как моя мать пыталась высыпать в маленькую жестянку здоровенный пакет сахара. Она все сыпала, а он все пересыпался. Ну просто беда. Вот и со мной творилось то же самое.

Прити потеряла сережку. А я? Я оставила всю мою жизнь в той уединенной, залитой лунным светом долине. Я все еще чувствовала, как гуляю там. Распущенные волосы, медленная поступь, льющаяся из души песня, огромная луна, осыпающая золотой пылью все вокруг. Глухой плеск волн, бьющихся о речные камни. Непостижимо глубокий и прекрасный сон…

Определенно, после смерти я обращусь в призрак. И буду скитаться по самым далеким горам, лесам и песчаным берегам на свете. А когда грянет буря, я буду встречать ее со смехом. И гулять под дождем. Я уже больше никогда не явлюсь на этот свет в облике женщины.

И вдруг под утро я услышала, как сумасшедшая, бывшая когда-то замужем за отпрыском семейства Чаттерджи, нестройно затянула песню:

Оставаться в постели я не могла. Мне было жаль ее. Ее комната располагалась аккурат напротив моего окна, всего в паре ярдов. Четыре года назад, когда Сримойи вышла замуж и вошла в их семью, все предсказывали, что она будет трудиться в поте лица. Чаттерджи слыли скрягами, и скряжничество было их семейной чертой. Скрягой был их дед, отец и сын. Чару Чаттерджи служил адвокатом. Однако гонораров от клиентов ему было мало – он вторгался к ним домой и брал с них еще и мзду овощами, которые они выращивали у себя в огородах. Словом, Чару Чаттерджи зарабатывал предостаточно. Его сын Сумит был государственным служащим. Они ничего не выбрасывали – ни рисовый крахмал, ни овощную кожуру, ни пшеничную лузгу. Новоиспеченная невеста не смогла смириться с такой скаредностью. К тому же после родов она сошла с ума. Младенец еще в чреве у нее был крупный, и рожать ей было в тягость. Повитуха, испугавшись, послала за доктором, чтобы тот сделал роженице кесарево сечение. В конце концов, пришлось везти ее в больницу, однако свободных мест там не оказалось. В городе хватало частных лечебниц, но Чаттерджи и не думали туда ехать. Сримойи чуть не умерла прямо в больничном коридоре. Наконец молодой гинеколог, заметив во время утреннего обхода, в каком плачевном состоянии она пребывает, устроил так, чтобы ей сделали кесарево сечение в той же больнице. Младенец ее не выжил, а Сримойи осталась жива. Но перенести двойной удар – скаредность мужа и свекра вкупе с потерей ребенка – она не смогла. Так что теперь она только смеялась, плакала и пела. Впрочем, приходилось ей и работу по дому делать.