Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Лиза надёргивает трусы, платье. А косынка, загаженная чем-то вонючим, липким, остаётся лежать на полу. Шторина от окна тут же летит в сторону, но Лиза не успевает даже взлететь на подоконник. Цывик ловит её со спины, шепчет:

– Пикни! Убью!

– Пошел на х…! – орёт изо всех сил Лиза.

Он хлещет её по губам так, словно не он, а она оставила в углу за столом измазанную слизью косынку. Затем он хватает со стула ремень…

Странно, однако, Лиза не чувствует боли. А морда воспитателя плавится по́том. Нижняя челюсть выдвинута ящиком, глаза разбежались на стороны…

Если душа у человека живёт в его глазах, то она у Цывика в это время ослепла. Но кто-то со двора бьёт кулаком по оконной раме. Воспитатель замирает. Покуда он входит в себя, за окошком уже никого нет. Однако Лиза успевает рассмотреть там лицо Толи Аверика.

В изоляторе побелка, потому Лизу уложили в спальне. Доктору Штанодёром сказано, что девочку исполосовали ремнем ребята… Дескать, мстили за влюблённого в неё Дениса Дроздова.

Денис тем доволен. Пацаны же супятся и молчат. Лиза тоже молчит. Она теперь хорошо понимает, что с Цывиком шутки плохи.

Подружки то и дело забегают в палату – не столько навестить Лизу, сколько пошушукаться о случившемся.

А Штанодёр в это время укоряет Игоря Васильевича:

– Вот видите, доктор. Если бы вы дали Быстриковой направление в лечебницу, этого бы не случилось. Представьте себе, она даже матерится! И не только на ребят!..

– Да, да, да! – не спорит доктор. – Конечно! Во всем виноваты супостаты, а мы только розги подавали… У Лизы, понятно, есть отклонения, но явно не ваши. То, что она пытается защищаться, я полностью одобряю. Уж простите меня…

Разговор идёт за дверью спальни, где, кроме Лизы, ещё несколько девочек. Он слышен дословно. Однако подружки столпились у порога. Когда же, в золотых своих очках, Игорь Васильевич появляется в комнате, гурьба рассыпается. Доктор подсаживается к Лизе, манит к себе девочек, говорит:

– Послушайте.

И начинает читать наизусть:

Доктор замолкает, и все молчат.

Лиза поражена: всего один раз она прочла Игорю Васильевичу своё стихотворение. И вот… А доктор уверяет девочек:

– Когда-нибудь вы станете гордиться тем, что жили рядом с автором этих строк!

В центре огромного детдомовского коридора горит всего лишь одна керосиновая лампа. Она стоит на подставке, крепко вбитой в простенок. По обе стороны от лампы двери спален.

Полночь.

От входа в коридор медленно, почти неслышно идёт Цывик. Он сегодня дежурит. Тень его, поначалу огромная, размытая, с каждым шагом укорачивается, вырисовывается. Под лампою она почти пропадает. Затем снова начинает приобретать прежние очертания.

Но тут за спиною Цывика летящим из спальни ботинком сшибается с лампы стекло, огонь гаснет. И разом в темноте кто-то валится воспитателю под ноги, кто-то пихает его в спину. Он падает. Его хватают за ноги, за руки. И вот уж он барахтается в натянутой на него матрасовке. Скинуть её невозможно – держат.

Палками, ногами ли, обутыми в ботинки, Цывика лупят по голове, по рёбрам, по коленям… Бьют свирепо, долго, молча – со знанием дела… Пока он не затихает в мешке…

Утром по селу говорят, что Цывик в темноте сорвался с чердачной лестницы. Ему на крыше якобы чего-то показалось в темноте. И только один Штанодёр узнал от него истину. Он долго рассматривал матрасовку, кое-где испачканную пятнами крови. Но она оказалась ничьей. Её ребята сперли в изоляторе…

Прошли сутки. На дворе непогода. Сегодня Цывик должен быть на работе. Но его нет. Похоже, ребята полной мерой оценили позавчера его воспитательские «заслуги».

Однако же Лизу в кабинете директора он долбанул головой о стену основательно.

– Сотрясение не из лёгких, – печалится Игорь Васильевич и, уходя из спальни, не велит ей вставать, девочек он просит не больно тревожить её.

Самое время сочинять. Но Лизу подташнивает. Какие уж тут стихи… Думается лишь только об одном, что на этом дело не кончится. Потому нужно бежать!