Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

Лиза шагает, оборачивается к строю, орёт что есть мочи:

– Я-а-а!

Становится очень тихо, и она говорит дальше, почти спокойно:

– Я – Быстрикова Елизавета Леонидовна. А кто собирается меня сегодня побить – выходи!

Никто не выходит, а воспитательница раздражённо велит:

– Встань в строй!

– Есть! – отвечает Лиза и занимает своё место.

– Коля Волков! – продолжается перекличка.

– Я!

– Денис Дроздов! Где Денис? Дежурный, отвечай!

– Болеет.

– Хорошо. Проверю! Нина Дроздова!

– Я!

– Павел Дроздов!

– Я!

– Боря Зевакин!..

И так до Югрина.

Потом – гимн! Потом – горн. И отбой.

Место Лизы в спальне оказалось рядышком с Машей Сушенковой, тою девочкой, что предупредила её о темной. Теперь Маша лежит в постели и шепчет:

– Их трое – Дроздовых. Нинка – в другой спальне. Она мочится. А потом меняет матрас у кого захочет. Если не дашь, то Пашка с Денисом отлупят.

Она замолкает – идёт обход.

В спальню входит сам директор, Клавдия Семёновна и сторож. Оказывается, что делать обход по одному они боятся: тёмную пацаны могут сыграть не только сверстникам. Некоторым из них близко к четырнадцати, но почти все – двоечники. У всех по три-четыре класса. Однако директор перед ними заискивает.

Директора хотя и зовут Бульдогом, но кличке соответствует лишь его физиономия. Иначе бы его звали Шариком, поскольку он чёрен, мал ростом и пузат.

После обхода корпус запирается изнутри. Директор идёт отдыхать домой – в казённый особняк, построенный тут же, на территории детдома… Сторож следует к воротам, где поставлена тёплая будка. Дежурный же воспитатель затворяется в кабинете директора и делает вид, что не слышит того, что происходит после отбоя между ребятами.

Так поступает и Клавдия Семёновна.

А сумерки сгущаются.

Кто-то из девочек идёт за дверь, но тут же возвращается и кричит:

– Атас!

Одеяла летят прочь. Откуда-то появляется палка. Она накладывается поперёк дверных косяков. Загодя приготовленной верёвкой, за ручку, дверные створки притягиваются к палке. Только продушина, на месте бывшего нутряного замка, остаётся зиять наружу.

А пацаны уже беснуются за дверью. Они матерятся и грозят в дырку:

– Катька, с-сучка, лучше отвори!

– Сонька! Лучше открой!

Чтобы заглушить угрозы, девочки начинают петь. Поют враздёр:

Лиза узнаёт переиначенную песню войны.

За первой песней следует другая, тоже переделанная из фронтовой:

Отчаянный ор наверняка слышен в кабинете директора, да и в особняке, да и у ворот. Но все оглохли.

Пацаны ломятся. Верёвка слабеет. Пошла в дело чья-то простыня. Но в дырку просовывается железный прут, выдернутый из кроватной спинки. Его конец раскалён. Мальчишки для этого растопили в коридоре печь. Простыня дымится! Воды нет! Девочки поочерёдно писают в ведёрко – заливают палёное…

Лишь рассвет унимает осаду.

А утром село узнаёт, что директор детдома заодно с белокурою кастеляншей Зухрою Каримовной ночью, под шумок, очистив все кладовые: американские подарки, на неделе полученные, и советское тряпьё, – на детдомовской трёхтонке протемнили в неизвестность мимо в дугу пьяного сторожа.

Понаехала милиция. Сторожа арестовали, хотя он уверял:

– Ето ж Бульдог меня до смерти упоил…

Однако ни Бульдога, ни его подельницы, ни Лизиных ботинок так и не нашли…

Новый директор, волнуясь, то и дело подёргивает локотками, словно подхватывает штаны.

Цыганистый, матёрый Виктор Петрович, или попросту Цывик, воспитатель старших пацанов, живо отзывается на его нервозность:

– Ё-о! Штанодёр!

Цывик прибыл в село тоже не так давно. С исчезновением Бульдога занемог желанием стать главою детдома. Но прислали Синицкого Зяму Исаковича, и ему пришлось «выздороветь». Зато уж прозвище к директору пристаёт намертво. Покуда Штанодёр вникает в дела, продукты, что прежний директор не одолел умыкнуть, заканчиваются. Остаётся горох да овсянка. Да ещё чужие огороды.

Селяне знают, что детдомовские перемены чреваты вольницей… Однако ребятам ведом край. Покладистых они щадят – грабят с уважением. Жалобщиков не милуют.