Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 1. Мосгаз

— Дядя Илья, мне позарез чача нужна, литра три. тут человечка одного болящего надо успокоить… Пока он всех нас не перерезал ножичком. Деньги тут.

И я протянул Илье Муромцу две измятые лиловые пятерки и пять желтоватых рубликов. Муромец бумажки взял, сложил одну пятерку так, чтобы на стороне, где Спасская башня и герб, надпись «Пять рублей» читалась как «Пей», гордо продемонстрировал мне свое изобретение, осклабился и жадно хлебнул чачи. Потом показал мне свой кулачище и сказал:

— Хочешь я его вот этим успокою? Человечка твоего. Ты, давай, не тяни, на выдохе…

Я выдохнул и глотнул. Чача ошпарила горло как кипяток, я дернулся и сморщился, а Илья Муромец и его паскуда Тринка радостно засмеялись. Но пузырь мой милостиво наполнили чачей. Наливали из канистры и не уронили ни капли. Спасатели!

Я рванул с пузырем к нашему коттеджу.

Прибежал. Зашел в левую комнату. Я ожидал увидеть в Капитановой комнате все. что угодно, только не то, что увидел.

В середине комнаты стоял стол. За ним сидели моя тетя Раиса, ее любовник капитан и ее муж физик-ядерщик, который еще полчаса назад собирался всех нас зарезать, а потом валялся на земле без сознания. Все трое спокойно и сосредоточенно играли в карты, писали пульку. Как раз в тот момент, когда я вошел, дядя Толя объявил торжественно и тихо:

— Восемь червей.

Раиса спасовала. Капитан вистовал. Потом пошел семеркой и заметил нравоучительно:

— Под игрока с семака.

Раиса взяла взятку, пошла бубновым тузом и отозвалась:

— Под вистуза с туза.

Толя положил козыря и открыл карты. Восьмерная состоялась. Капитан начал тасовать колоду.

Игроки забрали у меня графин, ни секунды не медля, разлили чачу в граненые стаканы, чокнулись друг с другом и выпили за мир и дружбу. Как и полагается игрокам высшей лиги — без закуски. Закурили капитанское «Мальборо».

Мне не налили, я обиделся и купаться ушел.

Они играли и пили весь день и всю следующую ночь. Потом Толя и капитан уехали.

Толя, домой, в Москву, в свой ФИАН, а капитан — в Одессу, где его ждали больная жена, избалованные дети и сухогруз «Адмирал Михайловский».

А тетка Раиса после их отъезда долго не тосковала, а на второй же день спуталась с азербайджанцем Мусой, шофером лагерного газика. Мне она заявила, как бы в свое оправдание:

— Жизнь-то уходит, Вадя. а впереди ничего нет, кроме болезней и старости.

А я ее не осуждал. Муса был симпатягой. Он научил меня делать из бамбука кальян и пускать кольца…

Шел я по коридору в институте. На углу появилась вдруг фигура Никарева. Он увидел меня и яростно замахал руками — иди, мол, скорее сюда! Я не побежал, а спокойно дальше пошел. Никарев ко мне подлетел, запыхавшись, и прошептал страшным прерывающимся голосом:

— Девин всех к себе требует! Пошли скорей!

И затрусил боком вперед дальше по коридору в сторону кабинета нашего шефа. Никарев горбун. Движения его напоминали походку краба. Он явно трусил. В институте работала аттестационная комиссия, поэтому любые новости и совещания вызывали у сотрудников панические страхи. Через минуту я открыл огромные, черным дерматином обитые двери и вошел в кабинет шефа. На диване и на стульях сидели научные сотрудники. Толя Онегин по кличке Толян, маленький, ловкий, парторг подразделения робототехники. Секретарша Раечка, злобная баба и, как я подозревал — любовница Девина. Шнитман, еврей с ленинским черепом, заискивающий перед Девиным, перед Раечкой, перед всеми, кроме меня. Алик Рошальский и Эдик Курский, два наших теоретика, похожая на свинью Лидия Ивановна. Никарев и Елизавета Юрьевна, наш инженер. Девин стоял у доски.

Я прибыл, как всегда, позже всех. Это в лаборатории расценивалось как дерзость. Почти все на меня осуждающе посмотрели. Но по-разному.

Шнитман глянул пренебрежительно, как на досадную по-меху. Он как бы хотел сказать Девину своей гримасой:

— Опять этот раздолбай Димочка приходит последний. Ему все равно, видите ли! Он позорит наш спаянный коллектив! Извините, Ким Палыч, продолжайте. Ким Палыч!

Раечка посмотрела откровенно злобно и презрительно. Не знаю, чем я заслужил такое отношение — у меня с ней никаких контактов не было. Вошедший за полмпнуты до меня Никарев посмотрел на меня с нескрываемым злорадством — попался дурак, а ведь я предупреждал. Никарев ревновал, завидовал. Не понимал, что я для него не конкурент, что меня вся эта высокая наука волнует только с одной стороны — как можно ее послать куда подальше и своими делами заняться. Лидия Ивановна глянула на меня строго, раздувая ноздри своего короткого, похожего на свиной пятачок, носа. Алик и Эдик на меня даже не посмотрели, а только стрельнули глазами — и тут же отвели взгляд. Это были хорошие, умные люди, их портил однако страх перед властолюбием Девина. Не то чтобы они заискивали. Их позиция была — наше дело сторона, мы теоретики, не трогайте нас и мы вас не тронем и все. что надо, сделаем. Но если Девин кого-то сек, они отводили глаза. Ни слова, ни полслова поперек начальству. Девин их видел насквозь и, ценя их научную компетентность, презирал как людей. И часто унижал. Мне было за них стыдно.