Георгий Караславов - Повести

— Сходи, сходи! — подхватила Лоевиха. Она и сама понимала, что от общины помощи не дождешься, и надеялась, что муж пойдет к Гашковым, может, они и на этот раз выручат. — Хорошие они люди… — Ей хотелось сказать, что они им не чужие и, как знать, авось со временем их семьи и породнятся, но она ничего не сказала, только мечтательно прищурилась.

Гашковы были людьми зажиточными, пожалуй, самыми зажиточными в селе. Они жили в большом доме, обращенном фасадом к шоссе. Лоевы были их ближайшими соседями. Старый Добри был добрым человеком, умным и деловым. Правда, он слыл своенравным гордецом и нелюдимом, как и каждый богач, но Ангел Лоев прекрасно ладил с ним. На втором этаже выкрашенного в голубой цвет дома Гашковых была просторная застекленная веранда, которая казалась всему селу сказочным теремом. На веранде вдоль стены стояли горшки с геранью, и когда она цвела, дом как бы излучал особое благополучие, довольство и радость.

Старые Гашковы жили уединенно. Люди уважали их, но не любили. Добри Гашков холодно и свысока относился к своим родственникам, близким и дальним — чтобы они не занимали у него деньги. Но и особняку без друга не обойтись. Для Гашковых такими друзьями были Лоевы, да и не только друзьями, но и хорошими работниками, на которых всегда можно было рассчитывать.

Раньше почти весь нижний этаж дома Гашковых занимала бакалейная лавка. Расположенная на бойком месте, в центре села, она давала хороший доход. Но когда хозяин разболелся, товары распродали и лавку закрыли. С тех пор она служила кладовой и складом старой домашней рухляди. Туда заходила только старая Гашковиха. Здесь в мешочках и связках она хранила сушеные груши и яблоки, банки с вареньем, чучхелу, семена. Эти запасы предназначались для сына, который был на фронте, и дочери, вышедшей замуж за фельдфебеля. Дочь жила в Бургасе и очень редко приезжала в гости, оправдываясь тем, что ей не на кого оставить дом и троих детей.

Дружба Лоевых и Гашковых была давнишней — когда-то их отцы вместе ели и пили, вместе ходили на гулянки, а когда обзавелись семьями, побратались. С тех пор каждый год на Иванов день — день их братания, они собирались то у одного, то у другого, гуляли вместе со своими домочадцами, веселились, говорили о политике. Старики пели песни о России, ругали турок. Смотрели с надеждой на север и знали, что рано или поздно Дед Иван освободит их от проклятого ига.

После освобождения Болгарии оба соседа и побратима стали самыми убежденными русофилами в селе. Оба вступили в партию консерваторов, потому что эта партия считала, что залог благополучия нового болгарского государства в его дружбе с Россией. Они ненавидели всех, кто не разделял их убеждений. Любовь и преклонение перед Россией они завещали и своим детям.

Побратимы ругали либералов, врагов России. Уверенные в своей правоте, они, споря с либералами, смело нападали на них, отражали их атаки. Случалось, когда споры затягивались и все уже валились с ног от усталости и голода, один из побратимов оставался «на поле боя», а другой шел домой отдохнуть и подкрепиться, потом возвращался и сменял друга. Иногда, особенно накануне выборов, споры заканчивались дракой — противники пускали в ход кулаки, колошматили друг друга чем попало. Старый Лоев помнил, как однажды в день выборов к ним домой примчался один из односельчан, дрожащий, как осиновый лист, и бледный, как полотно. «Твоего отца убили!» — задыхаясь, крикнул он. «Что?! — взревел Лоев. — Кто убил? Где?» — «Возле школы… Сам видел, как ему руку оторвали!» Лоев схватил нож и бросился к школе. По дороге он встретил отца. Потный, красный, взлохмаченный, с окровавленным лбом, тот шел с видом победителя в окружении своих приятелей. Его пиджак был разодран. В драке с либералами кто-то схватил его за рукав и оторвал его. В суматохе крестьянину показалось, что старшему Лоеву оторвали руку.

Много лет уже обе семьи жили в согласии, ходили друг к другу в гости. Гашковы помогали Лоевым, когда тем приходилось туго, давали им то пшеницы, то муки, то денег. А Лоевы отплачивали им работой в поле или на гумне. Конечно, и теперь, в это проклятое время, Добри Гашков не откажет им. Старый Лоев встал, расправил плечи, посмотрел в окно.

— Какой туман! — с досадой сказал он. — До вечера не рассеется.

— Мало того, что по ночам тыкаемся в темноте, как слепые котята, так и днем не лучше, — с готовностью подхватила жена.

— С весны керосина не давали, — вспомнил Лоев.

— А если и давали, то сколько! Фитиля не намочишь.