Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

И единственной наградой будет — сам труд, сам текст. Все остальное не приложится никогда. Люди будут только травить. Даже самые близкие. Коллеги — завидовать и ненавидеть. Общество — презирать.

О немецкой тяге к самоуничтожению.

Процитирую разговор с моей подругой.

— Ты что, не понимаешь, что если в этом году приехало больше миллиона мусульман, то в следующем приедут два или три миллиона?

— Понимаю.

— Если понимаешь, почему не разделяешь моего ужаса. Ты же знаешь, что будет.

— А что такого ужасного будет?

— Будет хаос, вспышки насилия, кровопролитие на улицах, потом рухнет евро, будет плач и скрежет зубов… И немецкая цивилизация исчезнет, и все другие европейские культуры исчезнут, везде будут только мечети и озверелые муслимы… Еврабия. Они взорвут Кёльнский собор, они сожгут Дюрера и Кранаха в музее, они уничтожат все, что нам дорого.

— Мы сами все это сделали 70 лет назад.

— Исчезнет немецкая нация! Ты же дочь баронессы с 800-летней родословной, неужели тебе не жалко памяти предков?

— Исчезнет, и бог с ней. Если мы останемся, то рано или поздно опять устроим фашизм…

А вот и маленькая иллюстрация.

Ехал я в эту новогоднюю ночь с моей немкой в трамвае домой из гостей. Где-то полвторого ночи. В трамвае ехали арабы. Из близлежащего «лагеря беженцев». Громко играла арабская музыка — это они свои смартфоны так настроили. Слышалась громкая речь. Грубая, чужая…

Я видел, как арабы назойливо липли к немецким девушкам. Не насиловали, не лапали, а как-то наскакивали… И гнусно ржали и кривлялись как обезьяны.

Все немцы мужчины — а их было человек восемь — ушли в другой конец вагона.

Я давно ношу нож в кармане. Я готов был его вынуть и начать убивать пришельцев. Но я, конечно, никого не убил. А дома моя немка — сочувствующая беженцам, переводящая им деньги… сказала мне: Ты так зло смотрел на эту веселящуюся молодежь… смотри, нарвешься.

О рассказе «Пальцев».

Главной мерзостью русской школы — была тотальная ложь об истории СССР, прошедшей и актуальной. Экзистенциальная ложь. Лажа. Из этой генеральной лжи вырастали многочисленные побеги-метастазы. Советский ребенок чувствовал фальшь в каждом слове учителя истории или литературы. Но только единицы — стали потом диссидентами, сотни тысяч — эмигрантами, остальные, десятки миллионов — позволили бацилле советчины полностью сожрать свою совесть и мозги… превратились в чудовищ, которых вы и сейчас видите вокруг себя, дорогой В..

В этом небольшом тексте я сознательно не касался главного, чтобы не превратиться в эдакого назойливого антисоветчика, поводыря слепых. Хотя класс, мной описанный — это, конечно, модель СССР, в котором всегда кого-то успешно коллективно травили…

Но… тут не одно «осмысление через описание», не только «вытеснение через запись», «покаяние, исследование» и прочее занудство. Тут создание новых, автономных миров на фундаменте хорошо знакомого материала.

Еще раз подчеркну, материал в этом рассказе, конечно, знакомый, совковый, но смысл его переработки… цель… не социальная критика. Нет, тут ракета текста несется и несет читателя, строчка за строчкой, не в прошлое… прочь от него… а перпендикулярно… в метафизическую, иррациональную мглу, являющую собой суть жизни, субстанцию, не поддающуюся определению.

Виктору К..

Сибирь забрала у меня отца — и теперь вашим великолепным чтением отдает мне долг. Этот рокот трущихся в стремнине камней, эта ледяная вода страшной речки…. само небытие… и загробные видения… это то. о чем написан рассказ «Инес».

Ведь эмиграция — это жизнь после смерти. Попытка родиться вновь. Дыхание потустороннего я ощутил впервые тогда, осенью 1962 года. То, что я смог материализовать в тексте, вы смогли передать голосом. Почему нас не понимает читатель? Ведь впадение мертвых вод Стикса в нашу обыденность это не индивидуальное событие… нет, это происходит сейчас, на наших глазах… со всеми… об этом написано, и это надвигается и это слышно сквозь ваш голос. По-хорошему нас должны осаждать фанаты — но мы остаемся в пустоте… Это я заразил вас своим одиночеством.

У меня такое впечатление, что «время сарказмов» осталось где-то далеко позади, на брежневской кухне, а время «реальных действий» так и не пришло.

И бывшие советские люди висят в каком-то новом пространстве невежества, цинизма, отвращения, жестокости.

И это самое «обнуление» действительно произошло — где-то около 2000 года, как и предсказывали.