Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Вы возразите: А как же Бродский и Довлатов?

А я вам отвечу так: А Бродский и Довлатов, господа, это та самая ОТРЫЖКА и есть…

О которой Хармс писал.

А остальное все…

Последним текстом великой русской литературы был этот отрывочек Хармса:

Не хвастаясь, могу сказать, что. когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу я оторвал ему ещё днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку?

Им было ни к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные лужи и пятна — это естественная потребность человека уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного. преступления. А также я не насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то. что он вообще не жилец был на этом свете, в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился на свои жертвы, — это уже. извините, абсурд. Испражняться — потребность естественная, а следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.

Оппоненты мои задумаются… а потом — с недоброй ленинской улыбкой и подхихикивая — попробуют меня уделать, урыть, придрючить, моим же оружием. Хитро!

Прошипят: А ты-то для чего тогда пишешь, коли знаешь, что все после Хармса — беспросветная дрянь?! Ты что, тоже потусторонний и месмерический?! Хи-хи-хи!

Да, именно так они меня и спросят — с вопросительным и восклицательными взглядами в конце. И их гнусная улыбочка превратится на их широких скифских лицах в упругую сосредоточенность палача, готовящегося к уютной послеобеденной декапитации. И они протянут свои крепкие жилистые руки к рукоятке длинного тяжелого меча.

Рано радуетесь, господа! Оставьте меч в покое! Я и так создан не для жизни сей.

Во первых, я пишу, хоть и по-русски, но не в России. Стало быть не подхожу под условия вышеприведенного определения.

Во-вторых, я начал писать, когда настоящая моя жизнь кончилась. Так что тексты мои действительно в некотором смысле «потусторонние»…

А «месмерические» они потому, что мои герои вызваны-позваны из небытия силой магнитного поля моих мозгов, на которых записались сами-собой — то есть без моего желания — мистерии прошлого. В полном соответствии с теорией великого Фридриха Месмера.

Да. неприятно. Несмотря на неоспоримые достоинства его прозы. Но почему?

Давно уже спрашиваю себя и недоумеваю…

В голову лезет брань и банальности — потому что он чванливый кот… барин… литературный садист-манипулятор, позер… умен конечно как дьявол, но… ум его противный… холодный… шахматный. И язык у него ужасный, неловкий, искусственный, похож на плохой перевод. Спотыкаешься на каждом десятом слове…

Дошло до того, что пришлось, скривив соответственно морду, спросить себя прямо… ты что, ревнуешь? Завидуешь? Как никак, Набоков — гений… признанный читательским сообществом… а ты — кто?

А тут еще Батшев подлил масла в огонь. Спросил, не навеяна ли моя «Обновка» Набоковым… Рассказом «Лик».

А мне-то так хотелось, чтобы пытливый читатель разглядел в «Обновке» гоголевскую «Шинель» (новые ботинки — новая шинель, потеря ботинок — потеря шинели, обида и страшная месть маленького человека миру, безумие и гибель, в конце — озарение… вполне советское, но не без «Записок сумасшедшего»).

Перечитал рассказ «Лик» (написанный Набоковым в Ментоне и опубликованный впервые в «Русских записках» в феврале 1939 года).

Лик — это псевдоним русского актера-эмигранта, из аристократов. играющего на театре во французской пьесе «Бездна» роль бывшего русского. Лик — интеллигентен, худ, высок, робок и вдобавок неизлечимо болен. Он предчувствует скорую смерть. Мечтает умереть на сцене и попасть после смерти в метафизическую реальность этой самой «Бездны».