Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

К третьему классу сколиоз мой прошел, позвоночник выпрямился. У меня раздались плечи и фигура стала как у Антея. Много лет спустя говорил мне мой отчим — ты тогда выглядел, как силач Бамбула.

Я гордился шириной плеч и математикой. В случае конфликтов с одноклассниками, применял в качестве метода убеждения — стальной зажим, а одноклассницам гордо демонстрировал широкие плечи. Не мог я себе даже представить, что избранник моей черноокой индианки — вовсе и не я, Антей-Бамбула, а узкоплечий очкарик, субтильный, с нервными руками и выпирающими худыми челюстями Бенеров.

Несколько недель я был в эйфории, дурил и важничал…

Затем до меня медленно, как до жирафа, начало доходить, что что-то тут не так. Любимая моя на меня не смотрела, глазками оленьими в меня не стреляла, зато с Венеровым несколько раз на перемене гуляла. И явно к нему подлизывалась, а он запрокидывал противно голову, от чего-то очень по-взрослому отказывался… И домой он ее провожал, но ранец ее не носил…

И вдруг — страшная догадка укусила меня прямо в сердце как бешеная собака. Понял я, что Игорь-то Игорь в записочке, да не тот. Пришлось мне в первый раз в жизни узнать, что такое ревность. Какая это холера зубастая. Стала она меня грызть, отравлять мне детскую кровь.

Долго терпеть я не смог. На большой перемене взял я могучей дланью гаденького Венерова за грудки, отвел в пустующий класс, дверь изнутри закрыл как тогда делали — засунул ножку стула сквозь две ручки. Толкнул Венерова в грудь так. что он полкласса пролетел как голубок и об стену с треском ударился. Подошел к нему, приподнял его над полом, чтобы ножки в узких брючках в воздухе болтались и проговорил грозно: Игорек, хочешь сейчас же выбью тебе твои заячьи передние зубы? Говори прямо, хочешь или нет?

Венеров протянул: Не хочууу.

— Вот тебе мое условие — с Приттькой больше не ходи. Не кадрись и не разговаривай. Понял? Больше и предупреждать тебя не буду — вышибу зубы, будешь щербатый как Евграф (беззубый школьный сторож)…

После этого, ткнул я его молодецким кулаком в живот. Не сильно, только чтобы он слова мои запомнил получше. И из класса его выкинул.

С этих пор Венеров больше с Притти под ручку не ходил, домой ее не провожал, и не разговаривал — даже тогда, когда меня рядом не было. Мне классные шпионы доносили. Я таким развитием любовной интриги остался очень доволен и. не торопясь, домогался моей индианки еще два года и она не была ко мне совсем уж неблагосклонна.

Венеров, видимо, пожаловался на меня родителям, но они меня не преследовали, а сына в другую школу забрали.

И совсем я уже было эту историю забыл, как вдруг, уже сейчас, в путинское смрадное время, разгуливая в интернете, натолкнулся на злобное заявление российского МИДа в отношении Америки. И хотя далеко не все мне во внешней американской политике нравится, поразил меня наглый, подлый и лицемерный тон заявления. Смотрю подпись — главный представитель России где-то там — Игорь Венеров. Я давай его фотографию искать — и нашел. Он это, одноклассник мой бывший! Дополз, гнида, до самого мидовского верха. Та же рожа надменная. Скулы. И зубы те же, заячьи.

Подсказать, что ли, американцам, как с ним разговаривать надо?

Не бойся, Амфитеатровым ты не станешь — ты останешься самим собой. Из каждого пробела, из-за каждого слова твоего текста будет на читателя выглядывать маленький автор…

Это прозаическое уменьшение автора ты не должен воспринимать как принижение твоего значения, твоей роли…

Все мы лилипутики божьи. Надо уметь сохранять достоинство, даже если не умеешь писать как Марсель Пруст или Лоренс Стерн.

Я ни с кем не враждую и не соревнуюсь. А ты все летишь, как на тройке, в первачи. Если ты презираешь и ненавидишь публику — лучше не пиши. Текст пишут для публики. Для себя пишут только мерзавцы. Для Бога — неизлечимые кретины.

Берлинская ночь бежит как рысь, я чувствую ее асфальтовое дыхание, мягкий нажим ее упругих лап.

Ночь бежит к трем часам — моему часу волка. Сколько раз просыпался около трех в поту от одного и того же кошмара. Я бегу по странной потусторонней Москве и ищу свой дом, ищу родных и друзей… и не нахожу никого. Жуткое темное метро тащит меня по каким-то пещерам, норовя упасть в самый чер-нып центр Земли, ставшей огромной Москвой… Я не узнаю домов — темные воды текут по улицам, я лезу вверх по лифтовым шахтам гигантских домов, в их квартирах — запустение…

Однажды у нас под ванной, неизвестно откуда, появилась крыса. Это было мучительно. Крыса бегала по квартире и пугала меня до смерти. Я поймал ее ведром. Подсунул под ведро кухонную доску и так отнес крысу на двор, в сосновый лесок. Пока нес, крыса тяжело билась о ведро, прыгала на стены и плакала. Я выпустил ее в кусты, она убежала.