Джон Кутзее - Смерть Иисуса

– Мальчик, сколько будет два и два? – вопрошает персонаж-учитель громовым голосом.

– Два чего и два чего? – отзывается персонаж-Давид.

– До чего же бестолковый мальчик! – громко и с отчаянием провозглашает учитель в сторону. – Два яблока и два яблока, мальчик. Или два апельсина и два апельсина. Две штуки и две штуки. Два и два.

– Что такое штука? – спрашивает Давид.

– Штука – это что угодно, хоть яблоко, хоть апельсин, что угодно во Вселенной. Не испытывай моего терпения, мальчик! Два и два!

– А сопля может быть? – спрашивает Давид.

Аудитория похохатывает. Мальчик, играющий роль учителя, тоже начинает хихикать. Подушка выскальзывает и плюхается на сцену. Смех. Мальчики на сцене раскланиваются и уходят.

Появляются новые актеры. Мальчик, игравший Давида, выбегает обратно и передает венец, актер из новеньких нацепляет его.

– Что это у тебя за спиной? – спрашивает персонаж-Давид.

Другой показывает, что он прячет: плошку ирисок.

– Давай поспорим, – говорит Давид. – Если я подброшу монетку и выпадет орел, ты дашь мне ириску, если выпадет решка, я отдам тебе всё.

– Всё? – переспрашивает второй мальчик. – В каком смысле «всё»?

– Всё во Вселенной, – отвечает Давид. – Готов?

Подбрасывает монетку.

– Орел, – объявляет он. Второй мальчик вручает ему ириску. – Еще? – говорит мальчик-Давид. Второй кивает. Взлетает монетка. – Орел, – объявляет мальчик-Давид. Протягивает руку за ириской.

– Так нечестно, – возражает второй мальчик. – Это жульническая монетка.

– Не жульническая она, – говорит Давид. – Дай другую.

Зрелищно поискав в кармане, второй мальчик выуживает монетку. Давид подбрасывает ее.

– Орел, – объявляет он и протягивает руку.

Сценка ускоряется: бросок, объявление («Орел»), протянутая рука, вручение ириски. Вскоре плошка пустеет.

– Что теперь поставишь на кон? – спрашивает Давид.

– Поставлю рубашку, – говорит второй мальчик. Остается без рубашки, затем без ботинка, следом без второго. В конце концов стоит в одних трусах. Давид бросает монетку, но на этот раз ничего не говорит – ни «орел», ни «решка», а лишь многозначительно улыбается. Второй мальчик разражается слезами: «У-ху-ху!» Под гром аплодисментов мальчики раскланиваются.

На сцену втаскивают железную койку, накрытую простыней. Младший сын Арройо с усами и острой бородкой, облаченный в ночную сорочку до щиколоток, лежит на кровати, скрестив руки на груди и закрыв глаза.

Входит Алеша в черном пальто.

– Что ж, Дон Кихот, – произносит он, – вот лежишь ты на смертном одре. Пришло твое время примириться со всем белым светом. Не осталось драконов, чтоб убивать их, не осталось прекрасных дам, чтоб спасать. Признаёшь ли ты наконец, что все это была сплошная una tontería , чепуха – жизнь, которую ты вел как бродячий рыцарь?

Дон Кихот не шевелится.

– Великан, на которого ты так отважно напал верхом на Росинанте, – на самом деле никакой не великан, а просто мельница. Все это не было настоящим – эта твоя жизнь в приключениях, которую ты вел. Это все спектакль, который ты устроил нам на потеху. Ты понимал это, верно? Ты был актером, игравшим роль, а мы – твоей публикой. Но теперь спектакль завершается. Пора сдать меч. Пора покаяться. Говори же, Дон Кихот!

Дамиан Арройо – борода несколько перекошена – усаживается на постели, всячески подчеркивая свою скрипучесть. Дрожащим голосом он просит:

– Приведите мне Росинанта!

Из кулис появляется конь: двое детей, скрюченных под красным ковром, видны только ноги, несут впереди конскую голову из папье-маше.

– Принесите мой меч! – велит Дамиан.

Ребенок, облаченный в черное, выходит на сцену, выносит покрашенный черным деревянный клинок, вручает его.

Сходя с постели, Дамиан поворачивается к аудитории, высоко вскидывает меч.

– Вперед, Росинант! – кричит он. – Пока есть дамы, которых надо спасать, мы не престанем!

Он пытается влезть на спину Росинанта. Мальчики под ковром спотыкаются и падают. Голова коня грохочет по полу. Дамиан размахивает мечом над головой. Борода отваливается, но усы на месте.

– Вперед, Росинант! – повторяет он свой клич. Публика ликует. Алеша обнимает его, ставит на ноги, приглашает публику аплодировать.

Он, Симон, поворачивается к Инес. У нее по лицу струятся слезы, но она улыбается. Он берет ее за руку.

– Наш мальчик! – шепчет он ей на ухо.

Двое помощников выталкивают на сцену объемистую картонную коробку, одна сторона у нее срезана. Из-за кулис появляется мальчик-актер в длинной черной хламиде и зеленом парике, все лицо у него в белом гриме; он заходит в коробку и стоит в ней молча, поникнув головой.