Карин Альвтеген - Эффект бабочки [litres]

Но наиболее явные отличия таились внутри. Нас отличало отношение к окружающему миру. Мы росли в одном доме, спали в одной комнате, ели одну и ту же еду и большую часть времени проводили вместе. И все равно выросли такими разными. Из-за этого я полагаю, что человеческая личность в основном закладывается уже при рождении, ведь, если предположить, будто человека формирует одна лишь среда, мы с Дороти противоречим науке.

– Ну так возьми одну!

– Нет, нельзя.

В гостях у бабушкиных знакомых Дороти обнаружила коробку конфет. Мы отправились изучать чужой дом, пока взрослые сидят на кухне и пьют кофе. Мне, наверное, лет восемь, а Дороти – шесть, и она уже давно верховодит мной.

– Ну а если я ее открою? – Она вертит в руках затянутую в целлофан коробку.

– Они заметят. Если целлофана не будет. Может быть, это приготовленный для кого-то подарок.

– Да ладно, мы возьмем только по штучке. Не велика разница, все равно еще много останется.

Прежде чем я успеваю вымолвить слово, коробка открыта.

– Ну давай, бери одну!

– Бери сама!

Дороти задумывается всего на мгновение.

– Давай возьмем их одновременно.

Так мы и делаем. А ночью я не могу уснуть, мучаясь размышлениями о недостойной краже. Я боюсь разоблачения и стыда, который ждет меня при признании вины. И бабушкиного разочарования по поводу моей негодности.

В кровати рядом крепко спит Дороти, как будто все это – сущие пустяки.

Насколько я помню, никто и словом не обмолвился о случившемся. Дни приходили и уходили, а я до конца каникул так и не осмелилась посмотреть бабушке в глаза. Мучилась ли Дороти угрызениями совести, мне неизвестно. Я могла только позавидовать ее привычке с легкостью оставлять все позади и умению выходить за рамки дозволенного, не опасаясь последствий. Мое же состояние души в детские годы словно покрыто туманом, я помню лишь страх сделать что-нибудь не так и смутное чувство вины.

– Ты так похожа на отца.

Я часто слышала от мамы эти слова. Дороти она этого никогда не говорила, только мне. И хотя мама произносила их с улыбкой, я не сразу поняла, что это – комплимент. Потому что то же самое можно было сказать о маме и Дороти. Они были так похожи друг на друга. Во время самых страшных вспышек маминого гнева мы – Дороти и я – держались вместе, старались сделаться незаметными, убегали в рощу или тихо сидели в своей комнате. Но когда мама была в хорошем настроении, Дороти могла устраивать концерты, почти как она. Сестра могла разозлиться или разобидеться из-за какой-нибудь ерунды, и я никогда не могла понять, как она может себе такое позволить. С годами я поняла, какое наказание заслужила Дороти. Этот черный блеск, появлявшийся в материнских глазах при взгляде на младшую дочь. В нем угадывалось презрение. Я помню, как боялась обнаружить такое же презрение в мамином взгляде, обращенном на меня. Но вместо этого в нем читались слова: «Ты так похожа на отца». И я пыталась осмыслить их, но не могла, потому что недостаточно хорошо знала своего отца. Не знаю и до сих пор. Я обычно беседую с ним, навещая его могилу, и, должна признаться, только сейчас у нас получается настоящий разговор. Вот насколько молчалив он был при жизни.

– Будиль! – подзывала меня иногда мама. – Не поможешь мне разобрать чеки?

Чеки за покупки в универмаге сохранялись в банке из-под кофе, чтобы в конце года получить несколько крон в виде возврата. Спустя тридцать секунд мы с Дороти появляемся в дверях кухни.

– Нет, Дороти, у тебя такие непослушные пальцы.

Мы с мамой садимся за стол, вырезаем и наклеиваем. Дороти играет с бумажными обрезками, пока мама не просит ее оставить их в покое.

Все время парадоксы. Волны противоречивых чувств. Я хочу продлить мамино хорошее настроение и радуюсь, что ей нужна моя помощь. И это так часто омрачается отчужденностью Дороти.

Я стою у дома, в котором мы жили. Если не считать современных мусорных бачков и новых вывесок, почти все осталось прежним. Даже фасад кремового цвета. Но рощица, которую я так хорошо помню, уступила место трем новым домам-высоткам. Повернувшись к ним спиной, я вглядываюсь в окна квартиры, которая когда-то была нашей. Вижу люстру строгой формы и аккуратно подстриженные оливковые деревца в белых горшках.

«Интересно, кто там сейчас живет?» – думаю я. Прикидываю, остались ли там следы моей семьи? Те, кто сейчас проживает в этой квартире, даже не подозревают о нашем существовании, хотя мы когда-то считали ту же комнату своей. И мы никогда с ними не встретимся.