Татьяна Иванова - Наследник Земли кротких [СИ]

Сразу же после выхода на свободу наш первосвятитель позаботился об организации деловой, повседневной жизни церкви. Он сам вернулся в Донской монастырь, в тот же домик, где раньше сидел под арестом, а управляющим делами Московской епархии был назначен митрополит Илларион Троицкий. Владыку Иллариона блестяще изобразил писатель Борис Ширяев в книге «Неугасимая лампада». Не так давно мне давали потихоньку читать эту книгу. Лучше я, конечно же, не напишу. Но могу сказать, что представляю себе, каким взглядом смотрел Владыка на приближающуюся смертоносную шугу, отправляясь спасать рыбаков в ледяное море. Такой взгляд я иногда видела у него и в Москве в месяцы управления Владыкой Московской епархией из Сретенского монастыря через стену от Варсонофьевского переулка, где работал Дзержинский, где на автобазе ГПУ регулярно расстреливали людей. Бесстрашный взгляд человека, трезво оценивающего смертельную опасность.

Впрочем, в середине 1923-го года Ленин, как я уже упоминала, был смертельно болен, партийные лидеры создавали новые группировки в борьбе за власть, и церковные репрессии немного поутихли. Не так уж и часто на автобазе ГПУ включали моторы автомобилей, чтобы заглушить выстрелы. Но, как и раньше, все, кто слышал взревевшие моторы, замирали и крестились. Всего пару лет назад из-под наглухо закрытых ворот автобазы в переулок выплескивалась кровь.

Ещё помню, тогда в Сретенском монастыре был потрясающий звонарь. В колокольный звон он вкладывал не только свое консерваторское образование, но и всю душу. Толпы народа собирались перед церковным богослужением у монастыря, послушать как звонарь, забыв обо всем земном, подняв лицо к небу, говорит с Богом языками колоколов. Отец Владимир, помню, задерживаясь по делам в помещении канцелярии, услышав благовест к началу службы, откладывал бумаги и подходил к окну, послушать удивительного звонаря и помолиться. Когда колокола замолкали, он часто улыбался тихой улыбкой, крестился и снова возвращался к просматриваемым документам.

Когда благовест затихал, верующие расходились по соседним храмам. Тогда это было принято. Звон слушали в одном храме, великую ектинию — в другом, песнопение «Свете Тихий» — в третьем, а на проповедь снова возвращались к владыке Иллариону в Сретенский монастырь. Такие тогда были нравы.

Ещё помню, что все лущили семечки даже во время богослужения. Приходилось постоянно выметать после службы горы чёрной шелухи. Никогда, увы, православные не были совершенными. Хотя, возможно, это и к лучшему, не знаю.

Сразу после возникновения Живой Церкви, в течение нескольких месяцев Сретенский монастырь находился в руках обновленцев, но, когда епископа Иллариона выпустили из тюрьмы, то владыка, будучи исключительным проповедником, не напрягаясь, вернул монастырь православной, или, как нас стали называть, Тихоновской церкви. Отчасти новое название было связано с тем, что на документах Православной Церкви стояла личная печать патриарха Тихона, а обновленцы, как я уже упоминала, пользовались Синодальными бланками и печатью Синода. Нам говорили: вы — не подлинная церковь. Вы — тихоновцы. И люди пешком шли через всю Россию, чтобы только посмотреть на патриарха Тихона, только подойти к нему за благословением, а потом твердо отвечали: Да! Мы Тихоновцы.

Владыка Илларион и привлёк снова отца Владимира Проферансова к работе в канцелярии патриархии Тихона. А отец Владимир, в свою очередь попросил нас с Зикой поработать переписчицами. До сих пор живо помню ту маленькую комнату. Массивный темный стол у окна с полосами солнечного света, колеблющуюся чехарду теней на белых листах бумаги. Светловолосую Зику, сосредоточенно стучащую пальчиками по клавишам машинки, отца Владимира, внимательно изучающего очередной важный документ у окна с волнующейся в порывах ветерка светлой занавеской.

А за стенами Сретенского монастыря расцветал НЭП. Москва вечерами была залита электрическим светом, начали регулярно ходить трамваи, не так уж и редко стали встречаться автомобили. Снова открылись магазины. Витрины заполнились шелками, хрусталем, дичью, рыбой, фруктами. Появились лакеи, со своими «пожалуйте-с», «пройдите-с», «возьмите-с». Гремели оркестры в кафе, пели старые нищие певицы у дверей кондитерских. Бега, тотализатор, рулетка. Мальчишки-газетчики, выкрикивающие названия новых советских газет.

Патриарх Тихон сказал тем летом, что «Церковь не служанка тех групп русских людей, которые вспомнили о ней только тогда, когда были обижены русской революцией». Он добросовестно искал пути для сотрудничества с властью ради множества людей, ещё не способных к мученической смерти за Христа. «Пусть моё имя погибнет в истории, лишь бы церкви была польза». Никогда раньше патриарх не был настолько знаменит, как в то лето, когда его выпустили с Лубянки. Он служил утром и вечером в тех храмах, куда его приглашали общины верующих. Его приезды в храмы и отъезды были засняты на кинопленку, и был смонтирован фильм. Кажется, он назывался, «Патриарх после принесения покаяния». Имелось в виду согласие Первосвятителя на сотрудничество с новой властью. Фильм пользовался невероятным успехом. Народ ломился в кинотеатры, где шел показ. Как бы мне хотелось ещё раз сейчас посмотреть ту киноленту, ещё раз взглянуть на дорогие черты патриарха Тихона.