Антон Секисов - Бог тревоги

Семья доцента в полном составе ждала нас возле крыльца, по колено в снегу. Приветствие и знакомство сопровождались приличествовавшими случаю неловкостями при перекрестных рукопожатиях и объятиях, смущенными или даже нервными смешками, призывами как можно скорее согреваться, заходить в дом. Я переобулся в высокие валенки и тулуп, выпил предложенную рюмку ячменного самогона, и сейчас мы, мужчины, должны были заняться костром, женщины мясом и овощами, дети хватанием друг друга за части тел, криками, бегом, падениями и надрывным плачем.

Пройдясь по комнатам, я заглянул на веранду, переоборудованную в кабинет с антикварным дубовым столом. На нем стоял древний ноутбук, шумный и пыльный. За окном во все стороны простирался сосновый лес, и вокруг была мертвая тишина, в которую, как пылесосом, затягивало и визги детей, и гул от иногда проезжавших электричек. Вдалеке виднелись редкие, такие же старые, чуть наклоненные временем, но еще крепкие писательские и профессорские дачи, на которых до сих пор во множестве сидели старые литераторы, профессура, вдохновенно и неторопливо наводнявшая пустые листы письменами, пытаясь отсрочить или вовсе перехитрить маразм и деменцию.

Конечно, мои мысли текли в следующем направлении: вот бы заполучить один из этих домов, тогда я бы быстро обустроил жизнь в соответствии со своими представлениями о счастье. Писал бы на веранде тысячестраничный конспирологический роман, отвлекаясь, чтобы закинуть пару поленьев в топку, ухватиться за теплый зад жены, выловить из бульона домашний пельмень, отправить этот пельмень в ротовое отверстие, потрепать пса с лихорадочным взглядом ветхозаветного прорицателя.

Но что-то мешало в полной мере отдаться чувству зависти в отношении своего приятеля-доцента. Я вспомнил, как он с подлинным увлечением рассказывал о своем противостоянии древним индийским богам — похитителям спермы и что у него богам поживиться нечем — он сам поедает свою сперму без остатка. Со стороны его жизнь в точности воспроизводила мою мечту с неторопливой интеллектуальной работой, полной женою, пельменями, псом. Сущностно же она была одной ожесточенной войной с богами-спермоглотателями. Его дом, его профессорская веранда — это фронтир, на котором он сдерживает богов от прорыва в нашу реальность.

Доцент — с седоватой щетиной, с беззащитной улыбкой, в громадных толстых очках, свитере с горлом и пузырящихся на коленях джинсах — производил впечатление человека, всерьез заблудившегося между мирами.

Все же с этим комаровским воздухом, с этими соснами было не все так просто. Вполне возможно, что прямо сейчас на одной из соседних дач по коридору носится с топором растрепанный персонаж «Сияния», псих и маньяк Джек Торренс, с большим правдоподобием сыгранный Джеком Николсоном.

В этом чувстве меня укрепил разговор с доцентом, который мы повели за обустраиванием костровища. Он говорил, что раньше соседнюю дачу занимала Ирина Линник, муза ленинградского рок-клуба. Кончились вечеринки на ее комаровской даче тем, что Федор Чистяков из группы «Ноль» в состоянии наркотического угара прозрел: перед ним не очередная номенклатурная дочка, которая выбрала вместо карьеры кайф, но настоящая ведьма, и она пришла, чтобы забрать его душу. Он достал или даже сам изготовил специальный ритуальный нож и пытался зарезать Линник. Доцент показал мне видео телеканала «Россия» про уже постаревшую музу рок-клуба. Полицейские пришли на участок к Линник за огромной плантацией марихуаны (старуха вырастила полторы тысячи кустов). Линник, разражаясь демоническим смехом, прыгала на полицейских, пытаясь спасти урожай. Все стены в ее доме были испещрены свастиками, а портрет Гитлера висел за кухонным столом. «До чего же люди бывают жадные до чужого добра», — успокоившись, вздыхала на камеру безумная старушенция.

Ходя от мангала к сараю туда и обратно, я пытался думать о Линник, о Чистякове, о судьбах так называемых героев русского рока, о демонической по сути природе этого потерявшего популярность у молодежи явления. Но в голову так же упрямо влезал обелиск, мокрый и черный, без надписи. Он выглядел в точности так, как на фотографии. Я снова отпил из термоса и тут же сплюнул. Этот морковный сок уже не лез.

Взгляд зацепился за овальный сосуд на серванте, очень похожий на емкости, в которых хранились органы мумифицированных фараонов. Я представил в этом сосуде свою гигантскую печень. Опять поднялась дурнота.