Мона Авад - Зайка

Интересно, что же она скажет в ответ на эти слова? Скажет «заткнись»? Или «отвали»? Только теперь уже не беззлобно.

– Очень мило, – слышу я ее голос и поднимаю взгляд.

Она смотрит на свою тарелку, совершенно пустую, если не считать парочки обглоданных костей. Ава всегда ест очень мало. Обычно она просто сидит над полной тарелкой с сигаретой и курит, а я доедаю за ней остатки еды, присыпанные пеплом, точно солью. Но сейчас ее тарелка такая чистая и вылизанная, что даже блестит. А сама Ава заливается румянцем. И не только ее лицо, но и шея.

– Но это правда, – почти моментально отзывается он, с таким сильным чувством, что его можно услышать, прямо как запах. Лесной аромат, который следует за ним всюду, точно дыхание, точно его собственная тень. – Не так ли, Саманта?

Он хватает с тарелки последний кусочек хлеба, к которому я давно присматривалась, и отпивает вино прямо из горлышка. А затем передает бутылку Аве, которая делает то же самое. После она протягивает ее и мне, но там уже почти ничего не осталось.

После того, как мы прикончили последнюю бутылку, онснова возвращается к теме танго, его любимого танца. Погодите-ка, неужели и у Авы он любимый? У вас обеих? Ну, ни черта себе. Вот это дичь. Вот это совпадение, правда, Саманта?

Ава тут же предлагает свернуть ковер.

– Ой, да ладно тебе, Хмурая. Я даже готова побыть сегодня Диего.

И он тут же спрашивает:

– Диего? Кто такой Диего?

– Просто герой-любовник, которого мы с Хмурой выдумали, чтобы нам было с кем танцевать. В смысле, мы танцевали друг с другом, но представляли, что с танцуем с ним. Верно?

– Да.

– Как мило, – улыбается он. – Покажите.

Когда мы с Авой танцевали прежде, куда мы смотрели? Друг на дружку? Кажется. Я не помню. Знаю только, что теперь мы немного отводим взгляды. И я пытаюсь улыбнуться в эту пустоту рядом, так, словно именно там вижу ее лицо, смотрю в ее глаза. Вот только там не совсем пустота. Там Макс. Он стоит, прислонившись к двери в своей пугающе-сексуальной манере, словно некое привлекательное, зловещее дерево. Он курит, сжимая в свободной руке стакан с темно-янтарным виски. Отбрасывает странную тень, источает странные запахи. И пристально наблюдает за нами. Точнее, не за нами, а за Авой. Он смотрит только на нее.

– Я что-то уже очень устала, – говорю я, отстраняясь от нее. – Наверное, мне лучше пойти отдыхать.

Но я никуда не ухожу. Я сажусь на диван и наблюдаю за тем, как они танцуют у огня, который, кажется, и не собирается угасать. Я подношу к губам его, все еще дымящуюся, сигарету. Пью его виски – на вкус как костер на берегу Северного моря. Наблюдаю за тем, как их души переплетаются, словно щупальца осьминога. Я в ужасе. Я в оцепенении. Не могу даже описать, как меня все это смущает. Я уже дико пьяна, но не могу отвести взгляд и перестать смотреть. На то, как он смотрит на нее. На то, как она смотрит на него. Просто сижу и пью огонь костра, который он периодически подливает в мой стакан. Телефон вибрирует уже без остановки, но я не обращаю на него внимания.

«Зайка, это не смешно. Куда ты исчезла, черт возьми!»

«Зайка, ты че, умерла? Тебя убили твои стремные соседи? Если ты жива, напиши мне плз!»

«Эй! ГДЕ ТЫ, мать твою?»

«Сэм, тебя в последнее время совсем не видно в кампусе. Я беспокоюсь. Нам нужно встретиться. И поскорее».

Края мира размываются, пока я наблюдаю за тем, как он бесконечно долго кружит Аву. Они не останавливаются, когда останавливается пластинка. И тут я все понимаю, хоть где-то в глубине души и так это знала.

Они трахаются.

Ну конечно же. У них был секс.

– Конечно, мы трахаемся, – фыркает она на следующий день. – Тебе что, двенадцать?

Мы сидим у нее на крыше. Небо раскинулось над нами серым шифером. Она смотрит на меня так, словно и правда хочет, чтобы я ответила, двенадцать мне или нет. Потому что именно столько лет должно быть человеку, который шепотом спрашивает у взрослой женщины: «Так вы с ним… ну, это?»

– Трахаемся? – договаривает за меня она.

Это слово бьет меня, точно пощечина, и похоже, что ее отметина проступает у меня на лице. Ой, не смотри на меня в таком ужасе, говорит она. Я говорю, что я не в ужасе, и тогда она говорит – видела бы ты свое лицо. А видно его отлично , спасибо курицам, которые заплетали все эти тупые косички. Моя «стервозная занавеска» еще не выпрямилась до своего изначального состояния. Так что ей прекрасно видно и мои глаза, и дрожащие губы, хоть я и стараюсь изо всех сил оставаться спокойной и непринужденной. Как будто я ни разу, совсем, ни капельки не в ужасе от того, что Макс, в отличие от кастрированных мальчиков-зайчиков, вполне способен заниматься полноценным человеческим сексом. Да еще и с моей лучшей подругой.