Хуан Васкес - Нетленный прах

– Второй не выстрелил, – ответил Карбальо, глядя не на него, а куда-то вдаль, будто что-то там отыскивая. – Он был выше ростом, хорошо одетый, через руку плащ переброшен. Это он подал сигнал, дон Эрнан, я сверху заметил. Надо его найти.

Но в этот миг все застыло в каком-то гибельном оцепенении. Из «Гато Негро» и «Коломбии», из «Инки» и «Астуриаса» выплеснулись на Седьмую люди, замерли трамваи, а с прилегающих улиц стали вливаться привлеченные криками зеваки – и в таком количестве, что непонятно было, как же все-таки проложили себе путь в этой толчее два такси. В первый автомобиль – черный и блестящий – положили Гайтана: во всей этой сумятице и cуете, в гомоне противоречивых приказов, отдаваемых и тотчас отменяемых, в топоте многих ног, во вскипающих то там, то тут маленьких и больших истериках дон Эрнан увидел Хорхе Антонио Игеру среди поднимавших тело Гайтана, увидел – и сейчас же потерял из виду. «В Центральную клинику!» – услышал он чей-то крик. И следом – «Позвоните доктору Триасу!». Оба такси рванули на юг; многие в эти минуты наклонялись и смачивали носовые платки в крови Гайтана. Рикаурте сделал то же самое, повинуясь безотчетному порыву – подошел к тому месту, где упал Вождь, и удивился, какая огромная лужа, черная и блестящая, хоть день был пасмурный, осталась на мостовой. Какой-то студент смочил в крови страницу газеты «Тьемпо», а официантка – краешек своего белоснежного передника. «Убили дорогого доктора нашего», – произнесла она при этом, на что другая официантка, плача, сказала: «Нет, не убили, он крепкий, он выживет».

– Успокойся, – сквозь всхлипывания говорила она. – Держись, подружка. Вот увидишь, поправится.

Меж тем у аптеки «Гранада» началась какая-то суматоха. Там спрятался убийца, и разъяренная толпа пыталась теперь вломиться внутрь и выволочь его оттуда. Несколько десятков человек силились взломать железные жалюзи: чистильщики ботинок звонко били в них своими деревянными ящиками, а грузчики – своими крюками. Другие пытались оторвать жалюзи голыми руками. «Вытащить мерзавца! – ревел кто-то, подстрекая толпу. – Расквитаться с ним за то, что сделал!» Рикаурте подумал, что, если человек, стрелявший в Гайтана, попадет в руки разъяренной толпы, судьба его будет решена. В тот миг, когда усилия штурмующих стали приносить плоды, он заметил среди них Сесара Карбальо, который делал то же, что и другие, но с каким-то отсутствующим видом, словно внимание его было отвлечено чем-то посторонним. «Пошла, пошла, подается!» – кричал кто-то в задних рядах, а кто-то другой: «Бей его! Смерть ему!» Тут под скрежет рвущегося металла и звон разбитых стекол из двери аптеки «Гранада» появился злоумышленник, которого выволокли из его убежища. «Не убивайте меня!» – повторял он, и Рикаурте показалось, что он начал плакать. Вблизи он выглядел гораздо моложе – на вид лет двадцати трех или двадцати четырех. И всем обликом своим внушал разом и ненависть и жалость (светло-коричневый костюм, залитый маслом или чем-то похожим на масло; немытые, всклокоченные волосы), однако же он поднял руку на Вождя – думал Рикаурте – и заслуживает народной мести. Чудовище ярости вселилось в него, и он даже сделал два шага к этому человечку, которого тащили по мостовой, однако увидел в этот миг своего зятя: тот пытался перекричать этот многоголосый вой, повторяя: «Не убивайте его! Он нужен живым!» Но было уже поздно: железный крюк взлетел и опустился на голову стрелка, чистильщики принялись молотить его своими ящиками, послышался хруст ломающихся костей, кто-то вытащил вечное перо и несколько раз ткнул им в шею и в лицо. Стрелок уже не стонал – он либо умер, либо лишился чувств от ударов и от страха. Кто-то предложил бросить его под трамвай, и на мгновение показалось, что так и будет сделано. Кто-то другой вскричал: «Во Дворец!» И оголтелая толпа, подстегиваемая этим призывом, тотчас поволокла труп на юг. Рикаурте подумал о Гайтане, который, должно быть, в эти минуты борется за жизнь в больничной палате, подошел к Карбальо, взял его за руку и сказал:

– Пойдем отсюда, сынок, не связывайся с этим. Нам с тобой надлежит быть возле Вождя.

Но Карбальо уперся. И с настойчивостью пьяного вглядывался куда-то в противоположную сторону.

– Не видите его, дон Эрнан? Вон же он, разве не видите?

– Да кого «его»?

– Хорошо одетого сеньора.

Толпа тех, кто тащил растерзанное тело, как яростная волна, заполняя Седьмую, увлекала за собой всех попадавшихся ей на пути. Рикаурте мог бы юркнуть в проезд Сантафе, оттуда свернуть на Шестую, чтобы добраться до клиники, но взгляд зятя выражал такую невиданную доселе решимость, что просто немыслимо было противиться ей и не двинуться ко Дворцу вместе с толпой, таща тело убийцы, не предъявить его президенту, чтобы знал, как отвечают либералы на произвол. В отдалении уже слышалась стрельба, но кто стрелял и в кого – неизвестно. «Убили Вождя», – впервые за все время разомкнул уста Карбальо. «Нет-нет, не убили, он крепкий, он выживет», – уверял его тесть, сам не веря своим словам, потому что вблизи видел раны Гайтана, видел, как текла у него изо рта кровь, видел его остановившийся потерянный взгляд и знал, что из этих глубин не всплывают. В эту минуту Карбальо сказал: