Михаил Холмогоров - Жилец

Господи, о каких ничтожествах приходится думать, когда живешь под их железной властью! Ну Ленина-то ничтожеством никак не назовешь, хотя, когда возносят его гений как мыслителя, это просто смешно: кроме argumentum ad hominem, этот философ никакими правилами логики не владел, знаем-с, читали. Но воля, но тончайшее владение исторической конъюнктурой – нет, этого не отнимешь. Великий был прохвост. Троцкому в уме и воле тоже не откажешь, лишь однажды в Одессе Фелицианов слышал его речь, и вот ведь что странно: пока слушал, полностью верил этому демагогу, он как-то умело парализовал естественный скепсис. О Сталине в те годы, кстати сказать, никто и не слыхивал. Только в двадцать втором, когда Жорж вернулся в Москву, исподволь стало подниматься это имя из второго ряда революционеров. Он был затерян, как некий генерал Бонапарт в Директории. Не каждый француз знал, что его Наполеоном зовут. Ничего, узнали!

Этот Сталин инстинктом чувствует толпу, ее потребность сорвать досаду на первом же попавшем под горячую руку, и он умело направляет эту горячую руку. О, нас еще много сюрпризов ожидает впереди.

И где искать тихий угол?

Тихий угол нашелся сам.

Злые языки рассказывали, будто на приеме в честь высокого турецкого гостя, чуть ли не президента, завершившемся балом, объявили белый танец, и супруга знатного турка пригласила на вальс Ворошилова. А наш легендарный красный генерал осрамился на весь свет, сославшись на старые раны: луганский слесарь, оказывается, умел только вприсядку. Тут же всем воинским училищам вменили в обязанность обучать будущих красных командиров вальсу, танго, фокстроту и чарльстону. Хорошо б и шимми. Да вот беда, в гражданскую всех учителей столь тонкой премудрости в расход пустили.

Удручающую эту истину поведал фотокорреспонденту «Известий» Фелицианову во время маневров Московского военного округа лысый комбриг, тоже из пролетариев, удрученный внезапным приказом. Фелицианов размышлял недолго. Оставаться в Москве стало опасно, да и серьезного статуса у него нет – всюду на птичьих правах, и катастрофа неминуема. Георгий Андреевич предложил комбригу свои услуги, предупредив, что биография у него подмоченная, хотя честным трудом на стройке социализма вроде как вернул себе доверие. Тот, конечно, задумался, почесал обритую голову, махнул рукой: «Не беспокойтесь, товарищ, возьму на себя». И отправил Фелицианова в богом забытый в верховьях Волги городок Зубцов учить вальсам и фокстротам лопоухих деревенских ребят, сменивших трактор на танк.

От чести носить военную форму Фелицианов отказался. Ему несколько лет еще пришлось одолевать страх не страх, но нехорошую игру воображения: несмотря на знаки различия, в каждом военном ему долго мерещился гэпэушник, и каждого он представлял себе мучителем в кабинетах Лубянки или лагерной охраны. Года через два только пообвык, но тут пришла пора, когда длиннополая шинель перестала гарантировать привилегии, свободу и самою жизнь.

И вот ведь как повернулось. Сгинул тот лысый комбриг, сгинул командующий округом, все его заместители, сгинул и начальник танкового училища, а учителя танцев из бывших, уже отмеченного клеймом, так и не тронули. Почти до самой войны Георгий Андреевич жил себе в тихом городе Зубцове, подрабатывал в местной школе уроками пения и тоже танцев, дружил с местным доктором Первовским – однокурсником брата Коленьки. Не просто дружил – отводил душу. От Великого Октября имелась у доктора отметина – Первовского, тогда гимназиста восьмого класса, во время боев с красногвардейцами в его родном Сергиевом Посаде ранили в руку. И вот ведь курьез – через двадцать лет борца с советской властью выбрали в Зубцовский районный Совет. По разнарядке, конечно: нужен был беспартийный с высшим образованием.

О том, что творится в собственной стране, говорили мало. Тревожила Европа. Как ни врут наши газеты, а в одном они правы: германский национал-социализм не лучше нашего коммунизма, и Гитлер вовсе не картонное пугало – от этого мерзавца всего можно ожидать. И как нас ни воротит от советской власти, ее враг на Западе не лучше. И до чего ж мал оказался человек на просторах Европы! Слава богу, не одинок: у Первовского есть Фелицианов, у Фелицианова – Первовский.

Этой нечаянной дружбой Георгий Андреевич был вполне удовлетворен, романов же из осторожности избегал. Недоступная Ариадна не отпускала от себя, являясь в лирических снах, в мечтах наяву и охраняя душу от простоватых местных красавиц – жен и дочерей комсостава здешнего гарнизона, учительниц и врачих. В него, конечно, влюблялись или воображали от беспросветной провинциальной скуки, что влюблялись, но Фелицианов был бдителен и умело притворялся незамечающим. Он тихо пострадывал о неразделенной любви и гасил едва возникающие вожделения, опасаясь последствий – сплетен, интриг, случайного подневольного брака. Свое пребывание в Зубцове Георгий Андреевич полагал временным и вовсе не собирался оседать в этой дыре навсегда. При любой возможности он срывался в Москву хоть на пару часов, тогда как дорога занимала не меньше шести.