Николай Шмелев - Ночные голоса

Ровно в семь в дверь позвонили. Гость оказался помятым, потертым человеком с большой лысиной и остатками волос, уложенных поперек черепа, с животом, в руках у него был портфель, в кармане сложенная газета, костюм серый, дешевенький — вид служивый и не скажу, чтобы очень симпатичный. Я проводил его в большую комнату, пододвинул ему стул; он уселся, водрузил портфель себе на колени, вытащил из него пачку каких-то бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой, потом поставил портфель рядом с собой на пол, вплотную к ножке стула…

— Итак, чем могу служить?

— Георгий Михайлович, дело довольно тонкое, и без вашей помощи нам, по-видимому, не обойтись… Дело вот в чем… Мы знаем, что автором одного достаточно известного романа являетесь вы, а не писатель Н… Скажу вам больше: мы знаем об этом, если не ошибаюсь, уже лет двадцать пять — не меньше…

— Так… Вот оно, значит что… Откуда?

— Сейчас скажу… Мир не без добрых людей, Георгий Михайлович… Спустя несколько лет после выхода романа в свет мы получили сигнал из известного вам журнала, что автором книги, о которой идет речь, на самом деле являетесь вы, а не Н. Письмо было подписано, и в нем были указаны некоторые ваши основные данные… Поэтому-то, кстати, мы и не потеряли вас из виду… Потом был сигнал, правда, анонимный, от ваших бывших сотрудников по картчасти. Мы, конечно, проверили и его… Потом ваша покойная жена за несколько лет до своей кончины рассказала всю эту историю одной своей приятельнице. Это тоже стало нам известно… Так что, как видите, свидетельств хватает. — Он похлопал ладонью по пачке бумаг, лежавшей перед ним. — Но все они, к сожалению, носят… как бы сказать… косвенный характер. Нам теперь нужно одно: ваше собственное заявление с подробным изложением обстоятельств всего дела.

— Интересно… Интересно… Позвольте тогда вопрос: а раньше-то где вы были? Сами же говорите — столько лет…

— Вопрос, конечно, законный… Хотя, прямо скажем, не такому умному человеку, как вы, казалось бы, его задавать… Что вам сказать, Георгий Михайлович? Люди есть люди, жизнь есть жизнь… Времена были непростые, а книга была нужная, хорошая была книга, таких тогда не много выходило. Бросить тень на нее — кто бы решился тогда на это? Нас бы не поняли, Георгий Михайлович, уж кому-кому, а вам это и без разъяснений должно быть ясно. Недаром вы сами не давали о себе знать все эти годы… Да и мнимый автор ее был тогда в большом фаворе, человек он, сами знаете, энергичный, хваткий, такого голыми руками не возьмешь…

— А сейчас?

— Сейчас? Сейчас другое дело. И времена другие, и он уже не тот — постарел, обмяк… Много пьет… Ведь он так больше ничего и не написал с тех пор…

— И что же… Если я напишу заявление… Справедливость, так я вас понимаю, будет восстановлена?

— Непременно, Георгий Михайлович! Непременно будет восстановлена… Надеюсь, вы понимаете, что без предварительных консультаций там, где надо, я бы к вам не пришел. Дело теперь за вами…

— А если я не напишу такого заявления? Тогда что?

— Как то есть не напишете? Я вас что-то не понимаю… Почему же не напишете? Вам что, безразлично, чье имя будет на книге — ваше или этого проходимца? Не говоря уже о деньгах…

— Не знаю… Для меня это все как снег на голову… Дайте мне опомниться… Подумать… Я, наверное, позвоню вам на днях…

— Обязательно позвоните. Я буду ждать… Очень ждать вашего звонка. Запишите мой телефон… И мой вам совет — не откладывайте в долгий ящик. Конечно, над нами с вами не каплет, но ведь все, как говорится, под Богом ходим. Мало ли что…

После его ухода я конечно же провел бессонную ночь: нашлась где-то в ящике стола пачка сигарет, дымил, пил воду, ходил из угла в угол… Собственно говоря, когда он еще сидел за столом, я уже знал, как поступлю. Но ведь надо же было обосновать свое решение, убедить самого себя, что это не причуда, не блажь выжившего из ума старика, а естественный, так сказать, итог половины, да что я говорю половины — по сути дела, всей моей жизни… Месть? Отомстить наконец негодяю, хотя бы под занавес, на краю могилы? А зачем? И он, и я прожили жизнь, ненависть давно потухла, я уже привык к тому, что все сложилось именно так, а не иначе… Да и вряд ли он так уж был счастлив все эти годы: тридцать лет знать, что ты ничтожество, что ты живешь на ворованное, каждый день лгать, изворачиваться, щеки надувать, напускать на себя значительный вид — нет, не хотел бы я быть на его месте! По ночам-то небось суй не суй голову под подушку, а от себя никуда не денешься, разве что бутылкой себя оглоушишь, свалишься снопом, но ведь это же не день, не два — всю жизнь… Люди? История? Мое имя? Господи, это-то совсем уж чепуха… Кому какое, по правде говоря, дело, кто написал эту книгу — я или он? Как меня в действительности звали, как я жил?.. Какая, скажите, разница — Шекспир или Френсис Бэкон? Нет, на самом деле — какая разница? Да никакой. Никакой разницы! Разве что для десятка-другого профессионалов, которые кормятся либо от того, либо от другого из этих имен… Для меня же лично… Для меня? Что для меня? Моя песенка, как ни крути, спета — восьмой десяток, тут уж, как говорится, не до иллюзий. Сколько мне еще осталось? Ну год, ну два от силы — больше, вероятно, я не протяну: сердце уже никуда не годится и все чаще по утрам охватывает такая слабость, что прямо хоть сейчас ложись и помирай. Нет никакой возможности выбраться из-под одеяла и доползти хотя бы до ванной, лежу, глядя в потолок, до полудня, а то и дольше, надо бы встать, да сил никаких нет… Не могу же я в самом деле верить, что там, куда я скоро уйду, сохранится хоть какая-то связь между тем, что останется от меня, если от меня вообще что-либо останется, и тем, что будет здесь после меня, включая и такую, в сущности, безделицу, как вопрос о том, кто же в действительности был автором одной из многих десятков тысяч книг. Всего поколение-два, и о ней, по всей вероятности, уже и помнить-то никто не будет. Грустно, но что поделаешь: сидеть на краю облачка и поглядывать, как там внизу, на земле, идут без меня дела, — нет, на что другое, а на это надежды нет никакой. Все эти миллионы галактик, миллиарды световых лет и всякие там шестые измерения к лучшему ли, к худшему, но уже лишили человека надежды на такой элегический исход…