Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

Эстер не могла поверить, что Айзек действительно собирался идти на похороны в бежевом спортивном пиджаке. У пиджака не было ни единого изгиба, и на высокой фигуре Айзека он сидел как бумажный пакет. Неужели обстоятельства Фанни и Айзека были настолько стесненными, а зарплата, которую Джозеф платил ему, настолько незначительной, что он даже не смог купить этим утром ничего подходящего? Легкий костюм из серой или синей шерсти в любом случае стал бы полезным приобретением, а Сэм Слотерофф наверняка дал бы ему хорошую скидку.

Несмотря на пиджак, Айзек был очень приятным мужчиной. Каждый мог отметить его высокий лоб, волевой подбородок и неестественно прямые зубы. К тридцати трем Айзек уже начал лысеть, но Эстер была уверена, что даже без волос он останется привлекательным.

Прошлым вечером Эстер трижды звонила на квартиру Фанни и Айзека, прежде чем он поднял трубку. Когда он ответил ближе к полуночи, его голос казался запыхавшимся, и Эстер задумалась мимоходом, не пил ли он. Он сказал, что спал, и это объясняло бесконечные звонки и одышку, но не его безэмоциональную реакцию на новости о смерти Флоренс. Айзек задал так мало вопросов, потребовал так мало ответов, что Эстер начала сомневаться, слышал ли он ее. Он знал Флоренс с тех пор, как ей было двенадцать. Длительность их дружбы как минимум требовала полноценной реакции.

И только когда Эстер предложила не рассказывать Фанни о смерти сестры, Айзек будто полностью проснулся.

– Что мы скажем ей? – спросил он неровным голосом.

– Ничего. Вернее, все то же, – сказала Эстер. – Что она занята подготовкой к заплыву через Ла-Манш. Что готовится лететь во Францию.

– И сколько мы сможем обманывать ее?

– Флоренс должна улететь десятого июля.

В трубке стояла тишина. Была . Флоренс должна была улететь десятого июля.

– Мне это кажется неправильным, – сказал Айзек. – Не говорить ей. Она захотела бы знать.

– Айзек, – сказала Эстер, еще не умоляя, но уже готовясь начать, – ты же помнишь, как это было.

– Мы не знаем, что вызвало преждевременные роды.

– Ты хочешь рискнуть? И, возможно, потерять еще одного сына? – она разыгрывала почти все свои карты, даже те, которых обещала себе не касаться.

– Вместо этого я должен врать ей два месяца?

– Это не ложь, – слабо возразила Эстер.

– А что насчет Гусси? Она тоже станет сообщницей? Или вы будете держать ее вдали от матери все лето?

– Нет, конечно нет. Она умная девочка. Мы ей объясним.

– А персонал в больнице? Неужели никто еще не дошел до нее с соболезнованиями?

– Немногие знают. И я поговорю с мисс МакЛафлин первым делом завтра утром.

В трубке снова повисла тишина. Эстер слышала дыхание Айзека.

– Айзек, пожалуйста, – взмолилась Эстер. – Я уже достаточно потеряла.

И все же он не сдался.

Эстер не могла больше терпеть. Она разыграла свою последнюю карту.

– Это много будет значить для Джозефа.

Айзек всем своим благосостоянием был обязан Джозефу. Она знала это, Айзек знал это, и Айзек знал, что она знала. Без «Пекарни Адлера» и работы, которую Джозеф предоставил ему на заводе, их зять был бы никем.

– Если я соглашусь, – спросил он, – тогда что потом?

– После рождения ребенка я смогу ей рассказать.

Он не ответил сразу, и она задержала дыхание, думая, что сказала что-то не то.

Наконец он произнес:

– Нет, я расскажу ей сам.

Эстер с трудом сглотнула.

– Так тоже можно.

Только следующим утром, после визита к Нелли МакЛафлин, Эстер почувствовала, что полностью отошла от беседы с Айзеком. Она вернулась домой и прошла по квартире, подготавливая комнаты к шиве. Она закрыла зеркала простынями и вылила воду из чайников, леек и рукомойников. Анна пыталась помочь, расстилая и складывая простыни. Она предложила завесить зеркало над туалетным столиком Флоренс, чтобы Эстер не пришлось заходить в ее комнату.

Прежде чем закрыть зеркало в собственной спальне, Эстер изучила свое отражение. Волосы поседели, еще когда девочки были совсем малышками, но ее это многие годы не волновало. Лицо ее все еще выглядело молодо, и внутри она по-прежнему чувствовала себя той девятнадцатилетней девчонкой, которой хватило храбрости позвать на прогулку Джозефа, приятного молодого официанта в отеле «Чорни». Они с Джозефом поженились и открыли пекарню, девочки родились и выросли, Фанни вышла замуж и родила Гусси, Флоренс поступила в колледж и уехала, и дома снова стало тихо. Как часто Эстер говорила Джозефу: «Поверить не могу, что настолько постарела – моя дочь уже замужем» или «Подумать только – я уже бабушка! Как так вышло?». Теперь, когда она терла ладонями виски, оттягивая припухшую у глаз кожу назад, так туго, как только получалось, она чувствовала каждый год из сорока девяти, что прошли и оставили след на ее лице. Эстер набросила на зеркало простыню, чувствуя отвращение к самой себе. Евреи закрывали зеркала во время шивы, именно чтобы избегать такого мелочного самокопания.