Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

Вскоре после того, как кровотечение прекращается, в камеру как ни в чем не бывало входит солдат. Она думает, что он пришел отвести ее на новый допрос. Вместо этого он закрывает дверь и начинает с самодовольной ухмылкой расстегивать штаны. Она прижимается к стене, пытается закричать, но ничего не выходит. Она так слаба, что похожа на сухой лист, смятый его грубым прикосновением. Это не длится долго – боль обжигает, но, к счастью, он кончил сразу, как вошел в нее.

Все это время она жмурится, чтобы не видеть его синих глаз и потного лица, не видеть гримас, которые он корчит, насилуя ее. Черт побери, Бланш, не дай им украсть твои слова и душу! Если она не будет смотреть, если в памяти не останется ни одной картинки, возможно, она сумеет забыть, что это вообще было (если, конечно, когда-нибудь выберется отсюда). А если она забудет, то ей не придется рассказывать об этом Клоду.

Который, она знает, не справится с этим. Он не так силен, как она.

Постоянно, почти каждый день – новые допросы. Ее вытаскивают из камеры и ведут к очередному офицеру, который просматривает ту же папку с теми же фотографиями Лили. Иногда нацисты утверждают, что она прятала преступников – «известных семитов» – в отеле «Ритц». Показывают фото людей, которых она никогда не видела. Таких же людей, как она. Или обвиняют ее в убийстве офицера, подрыве моста – все это якобы записано там, в ее досье.

Раз за разом они возвращаются к разговору о Лили.

– Скажите нам. Подтвердите, что Лили Харманьгоф – еврейка. И мы отпустим вас домой.

Иногда нацисты становятся очень любезными: они предлагают Бланш сесть, подают ей чай и печенье без червей – печенье, которое она пожирает, как животное, пристыженная, но слишком голодная, чтобы остановиться. Они смеются и с неподдельным интересом расспрашивают ее о знаменитых друзьях из «Ритца» – особенно их интересует «писатель Хемингуэй». Она понимает, что немцы пытаются сломить ее, напоминая о том, чего ей не хватает, о тех, кого она, возможно, больше никогда не увидит. А еще они напоминают, как просто унизить ее сейчас – достаточно предложить чертову выпечку. Эти допросы на самом деле самые жестокие, потому что они заставляют думать о прошлом, когда Бланш была очарована фон Динклаге, беспокоилась о Фридрихе, пыталась подбодрить Астрид новой шляпкой. Когда ей казалось, что эти существа – люди, с которыми можно смеяться и болтать, делиться хорошим настроением.

За все это время нацисты ни разу не обвинили ее в преступлениях, которые она действительно совершила, ни разу не противопоставили ее лжи подобие правды. И она поняла, что они не очень умны, эти немцы. Но ум не требуется, когда зло на твоей стороне.

– Мы можем приговорить тебя к смерти в любой момент, – часто говорят ей, пытаясь склонить к предательству. – Все, что нам нужно, – это подтверждение. Скажи, эта Лили… Она ведь еврейка, правда? Русская еврейка и шпионка? Еврейская шлюха?

– Я не знаю, я не знаю, – повторяет она. Иногда в душе вспыхивает искра, которая, как ей казалось, погасла навсегда; тогда она гордо вскидывает голову и выплевывает им в лицо слова другого человека, другой Бланш. Она говорит, что еда протухла, а в гостеприимстве им не сравниться с «Ритцем». Она наслаждается своим неповиновением, но оно никогда не длится долго. Здесь это невозможно.

Иногда она мучается, лежа ночью без сна и затыкая уши, – она не единственная женщина, которую насилуют солдаты. Дверь в камеру открывается и закрывается, раздается хрюканье, слышны стоны. Потом наступает тишина, и дверь снова открывается. И правда, для чего нацисты держат здесь ее и других узников, если не для собственного удовольствия? Удовольствия пытать, наказывать, ломать, насиловать. Но как нацисты могут получать удовольствие, если заключенные похожи на скелеты, у них клочьями выпадают волосы (мыши сразу утаскивают их в норку), их желудки уже давно пусты, по ним ползают вши… Бланш не может этого понять.

Лежа на грязной койке, Бланш изводит себя мыслями о «Ритце».

Она вспоминает ванную комнату в их люксе – она больше, чем эта камера, в десять раз больше этой камеры! Ванные в «Ритце», кажется, могут вместить целую армию. Она вспоминает, как Клод рассказывал ей забавную историю: король Эдуард VII застрял в ванне, и поэтому его хороший друг Сезар Ритц сменил все ванны в отеле на более удобные, подходящие для короля.

Она вспоминает, как легко было снять телефонную трубку и получить все что угодно, независимо от времени суток. Вспоминает, что вещи имели значение, доставляли удовольствие. Когда-то она могла несколько дней пританцовывать от радости, купив новое платье. Или новый браслет. Или изящный букет цветов. Когда-то ее жизнь была наполнена только вещами, которые она копила, сохраняла.