Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

Днем она подошла к малышам на карусели, чтобы рассмотреть девочку в куртке со следами от желтой звезды. Две монахини присматривали за группой еврейских детей, бледных от того, что долгие годы их прятали в подвалах и чуланах, куда не проникал солнечный свет. Их черты показались Бланш знакомыми – ребята так похожи на детей, которых она видела на фотографиях в доме родителей.

– Сестра… – обратилась она к одной из монахинь.

– Да?

– Кто… кто они? – Бланш улыбнулась крошечной девочке, которая засунула палец в рот и внимательно смотрела на незнакомку, пока та не выпалила: «У тебя милое платьице!»

Все рассмеялись, но потом монахиня взяла Бланш под руку и отвела ее в сторону.

– Скорее всего, сироты. Когда их родителей арестовали, малышей отправили в деревню. Добрые люди, католики, прятали их там. Заботились о них, как о собственных детях. Даже водили в церковь, чтобы их можно было выдать за католиков, если нацисты устроят облаву.

– Они вернутся к своим семьям? – Прежде чем монахиня успела что-то сказать, Бланш знала ответ.

– Им некуда возвращаться. Их родители, старшие братья и сестры… все погибли.

– Но ведь у них наверняка есть родственники в Америке. Или в других странах. Тетушки или дядюшки, которые сбежали, спаслись.

– О, мы бы очень хотели, чтобы эти дети обрели дом. Они теперь католики, благослови их Господь! Крестились все до единого! Конечно, мы можем поместить их в католические приюты. Они так молоды, что никогда не вспомнят, что они… Никогда не вспомнят своего прошлого.

Сестра лучезарно улыбнулась своим подопечным; у всех них желтоватая кожа, темные волосы и выражение глубокой печали и безграничного терпения в глазах.

Как распознать еврея?

Бланш Рубинштейн слишком хорошо это знает.

– Сестра, вы бы удивились, узнав, как много они запомнят. Поверьте мне. Это не так легко забыть. – Бланш сунула руку в сумочку и протянула монахине деньги. – Ради бога, сестра, купите им хотя бы новые пальто. Без следов от звезд…

– Клод, – говорит она сейчас, взволнованная и, впервые за долгое время, почти счастливая. – Клод, у меня есть идея. Я могла бы искупить то, что сделала. Я хочу помогать еврейским сиротам – искать для них еврейских приемных родителей. Многие из этих детей воспитываются как католики, так что они никогда не узнают, кто они такие. Я бы хотела изменить это…

Она улыбается мужу, на лице которого написано восхищение, а не сочувствие. Она хочет, чтобы так было всегда. Однажды она позволила ему презирать и жалеть себя. Больше Бланш такого не допустит.

– Ты стольким пожертвовала ради меня. Столько сделала для Парижа. А теперь, когда ты хочешь… – начинает он, но Бланш качает головой.

– Ох, Хло, не придавай этому большого значения. – Она берет ложку, испытывая голод – еще один сюрприз. – Тогда это не казалось мне таким уж важным. Оказывается, я ошибалась. Но если я помогу этим детям, то кажется, что верну свое прошлое, свою веру. Ты ведь не против, правда? – Она смотрит на мужа с тревогой; его приверженность католицизму может проявиться в самый неподходящий момент.

– Против? Я помогу тебе, Бланшетт. Мы можем собирать деньги, устраивая в «Ритце» благотворительные мероприятия. Мы обратимся к хорошим юристам, ведь, я уверен, все это непросто с юридической точки зрения. Я буду счастлив, если ты попросишь меня о помощи.

– Ну кого, черт возьми, я могу о ней попросить, кроме своего мужа? Ты хороший человек, Клод Аузелло. Хотя порой делаешь все возможное, чтобы скрыть это.

Аузелло лучезарно улыбаются друг другу через стол. Наконец-то они знают правду. Бланш восхищается Клодом и гордится тем, что во время войны он спас «Ритц» и своих сотрудников, умудряясь к тому же наносить удары по нацистам, которые были его гостями. Его поработителями. Бланш не знает никого, у кого была бы такая же трудная и необычная работа.

Бланш уверена, что он тоже ею гордится. Иногда он не решается поднять на жену глаза, когда говорит о том, что она сделала. Он чувствует себя недостойным Бланш, но так не должно быть. Они оба чертовски храбры, эти Аузелло и Рубинштейн. Спустя двадцать один год их брак окреп так, что даже привычки французского мужчины не смогут его разрушить.

Осень 1945 года

Вскоре после капитуляции Германии американцы наводняют Париж. Некоторых из них ждет сюрприз. Как, впрочем, и Бланш с Клодом.

– Бланш! Ты жива! – Фокси Сондхейм взвизгивает, подбрасывает в воздух меховую муфту и бросается к Бланш.