Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

– Это я! Я еврейка! Не Лили. Забудьте о ней. Вам нужен еврей? Так это я! Бланш Рубинштейн. Оставьте их всех, оставьте Клода в покое! – Она плачет без слез; она слишком обезвожена. – Я еврейка… ради Бога, не трогайте Клода! – Бланш падает на колени, умоляя нацистов о пощаде.

Немцы переглядываются, подняв брови. Один из них улыбается, затем второй. И вот, к ее ужасу, они смеются.

– Зачем вы лжете? Вы – мадам Аузелло из «Ритца». Французы не любят евреев; в «Ритце» их терпеть не могут. Вы когда-нибудь видели еврея в «Ритце»? – Он хохочет.

– Но ведь это правда! Клянусь! Моя девичья фамилия – Бланш Рубинштейн, а не Росс. Мой паспорт, – он фальшивый. Я поменяла его. Я не из Кливленда, а из Верхнего Ист-Сайда, с Манхэттена!

Она тоже смеется; это заразительно. Она смеется, потому что это было так просто. Ради Клода она стерла свое прошлое.

Ради Клода она восстановила его.

– Вы все неправильно поняли, – хрипит Бланш. Она поднимает глаза и всматривается в лицо немца, отчаянно пытаясь найти в нем хоть что-то знакомое, понятное – человечность, жалость. Даже ненависть. – Я же еврейка! Я… я Бланш Рубинштейн!

– Вы – Бланш Росс Аузелло, католичка. – Второй офицер захлопывает ее паспорт. – Это просто смешно. Вы пытаетесь выгородить свою еврейскую подружку. Мне это надоело. – Нацист поднимает ее на ноги, прижимает пистолет к виску. Щелчок снимаемого предохранителя эхом отдается в мозгу. И она точно знает, что сейчас умрет.

– Только не трогайте Клода, – шепчет она. Бланш не закрывает глаза. Она не хочет видеть ликование на этих уродливых лицах, но и они не увидят, как она напугана. Бланш этого не допустит.

Ее бьет дрожь. Она пытается сглотнуть, но слюны нет. От Бланш Рубинштейн ничего не осталось.

Как и от Бланш Аузелло.

Потом… пистолет опускается. Снаружи доносится шум: визг тормозов, рокот моторов, топот и крики. Немцы переглядываются; впервые с 1940 года нацисты в замешательстве.

Они уходят, и Бланш ковыляет к окну. Всюду царит хаос: тут и там мелькают серо-зеленые мундиры – это выглядит почти комично. Бумаги порхают по воздуху, как снег; она поднимает глаза и видит, как их выбрасывают из окон. Что-то горит; оранжевые искры похожи на светлячков.

– Американцы! Американцы!

Бланш вцепилась в подоконник. Ей отчаянно хочется поверить в то, что она видит, что она слышит, но она не может. Пока не может.

– Американцы!

Они уже здесь. Париж, слава богу, в безопасности.

Но что это там? В тени между двумя зданиями она видит… ее. Она видит Лили. На ней голубое платье, то самое, в котором Бланш видела ее в последний раз. Выцветшее голубое платье похоже на блеклое летнее небо. Бланш не может разглядеть ее фигуру, она видит только синеву платья. Но это Лили, это точно она! Лили бежит, Лили летит. Лили исчезает, и Бланш хочет позвать ее, Бланш хочет, чтобы она вернулась. Но Лили должна бежать.

Бланш должна дать подруге этот шанс. Потому что Лили арестовали из-за нее.

– Ты!

Один из бошей возвращается. Он выволакивает Бланш за дверь, тащит ее вверх по лестнице. И вот впервые за несколько месяцев она выходит наружу. Там слишком светло, слишком просторно; нет ни потолка, ни стен, – и она чувствует себя такой беззащитной. Она не может впустить свежий воздух в свои больные легкие и задыхается, бьется, как рыба, которую вытащили из воды.

– Ты, – повторяет он, прижимая ее к кирпичной стене, заляпанной кровью. Пистолет снова у ее виска.

– Я еврейка, – снова шепчет Бланш. – Я еврейка.

– Оставь ее, – знакомый голос. Один из офицеров, который когда-то ее допрашивал, проходит мимо с папками в руках. – Оставь эту сумасшедшую суку. Она несет чушь. Пусть с ней разбираются американцы. Евреи в «Ритце»? Ха!

Они ушли. Все до единого. Только облако пыли напоминает о том, что они вообще были здесь.

Хотя… нет. Это неправда. Их следы повсюду. С окон свисают черные пауки нацистских флагов. Бумаги, их несгоревшие архивы. Алые, почти черные, пятна крови на стенах – там, где делали свое дело расстрельные команды. На земле тоже пятна. Они везде.

И люди… Или это призраки? Несколько желтых звездочек на полосатых тюремных робах. Этих девушек, когда-то хорошеньких, держали здесь для офицеров вместо того, чтобы отправить в лагерь. Вообще-то во Френе почти нет звезд; все желтые звезды уже не во Франции. Может, они уже не в этом мире. За исключением тех, кто, как она, скрывался у всех на виду, наблюдая за окружающим кошмаром в тишине, которая одновременно защищала и мучила.