Дмитрий Лиханов - BIANCA

В шлакоблочном здании фельдшерского пункта народа – не пропихнуться. Кто отсёк себе литовкой фалангу, кто поганых грибов обожрался, кто обжёгся ядовитым борщевиком, а у кого – обычный понос. Стоят и сидят смиренно на лавочках в коридоре, покуда Мотя рвёт Льву Николаевичу Толстому «гнилушку», после которой у светоча сельского образования останется восемь своих зубов да ещё ровно столько же вставных, из металла. Едомский уже и десну скальпелем разрезал и обколол с обеих сторон новокаином. «Гнилушка» крошилась трухой, но упиралась. «Видать, у ней корень, язви твою мать, кривой, – рассуждал вслух Едомский. – Будь у меня рентген, я б тебе явственно доказал». Однако рентген появлялся в Астахино единожды в году – для обязательной проверки на туберкулёз. Так что Геннадию приходилось лечить и рвать зубы вслепую. Наконец он извернулся, вогнал в «гнилушку» козью ножку и потянул изо всех сил, упираясь локтем в грудь старого учителя. Что-то хрустнуло в голове Льва Николаевича, и в то же мгновение озарилась солнцем Мотина морда. В окровавленных пальцах он победно сжимал гнилой учительский зуб.

Запыхавшаяся Ольга ввалилась в его кабинет без очереди, пользуясь приоритетным правом коренного населения, тремя увесистыми матюгами в адрес наглеющих «дачников» да подзатыльником какому-то пареньку. Без лишних разговоров сунула эскулапу два десятка парных яиц в берестяном кузовке в качестве оплаты за консультацию и, примостившись на краешке кресла из парикмахерской, принялась рассказывать про свои опасения. Едомский слушал внимательно, не перебивал. Спросил:

– Ты мне про кого рассказываешь? Чё ль я не пойму.

– Да про собаку мою, Бьянку, – ответила Ольга и споткнулась о вскипающий огнём взгляд доктора.

– Да ты в своём уме! – заорал он, вскакивая с табурета. – Мне тут людей некогда резать. А ты – с собакой! Если я буду ещё и животин кромсать, што от меня останется?

– Да не прошу я кромсать мою собаку! – закричала в ответ Ольга. – Ты мне дай совет, как человек в этом деле понимающий. Другого не прошу.

Они ещё долго орали друг на друга, так что в кабинет вбежала Ангелина в клеёнчатом рыжем фартуке, забрызганном каплями крови. Послушала, о чём токовище, убедилась, что морду её мужу никто не бьёт, плюнула разочарованно и вернулась к своим пациенткам. Препирательства Ольги и Матвея вряд ли могли кончиться договорённостью. Врач пытался объяснить деревенской женщине, что любая онкология требует специальных знаний и оборудования, позволяющих не только локализовать опухоль, но и понять серьёзность заболевания. Ольга же взывала к Едомской совести и добросердечию, понимая бабьим чутьём, что, если человеческая душа откликнется, все непонятные её рассудку преграды будут разрешены. Давила она, естественно, и на жалость к одинокой, коварным мужем брошенной женщине, которой одной приходится управляться с неподъёмным хозяйством. Так что без подкупа её дело никак не решалось. Посулив эскулапу четверть фирменного «Николая», Ольга, наконец, встретила понимание.

– Ладно, хозяйка, – вмиг оттаяв, согласно молвил Едомский, – вечером зайду, погляжу твою животину. Только ты об этом – ни-ни! Узнают по деревне, на весь свет ославят ветеринаром!

Вечером он и вправду явился в дом Ольги под пристальным взглядом старух, отслеживающих, словно радары, нечастое передвижение по улице деревенского люда. В сенях его уже ожидала извлечённая из погреба потная четверть, а сама хозяйка обрядилась в светлое платье с ландышами да заплела в косу тяжёлые пряди каштановых волос, ещё и окропила шею и ложбинку промеж высоких грудей маслом болгарской розы.

Это благоухание Мотя почуял своим ноздреватым носом с порога. Вдохнул его глубоко, чувственно, словно редкую восточную сладость, не понимая ещё, что исходит оно от этой статной мягкой, что твоя булка, женщины с манящим взглядом.

– Проходи, Матвей, – проговорила она. – Садись. Чай, ухайдакался на работе. Морсу брусничного налить тебе или чего покрепче?

От такого ласкового приёма Едомский смутился, оробел. Казалось ему, кто-то смотрит на него неотрывно, осуждающе, вдруг откроется дверь и в избу завалится блудный дядя Николай? Не то чтобы Мотя трусил находиться один на один с замужней, хоть бы и формально, женщиной, однако что-то подсказывало ему, встреча эта похожа на искусную ловушку. Поведись он сию минуту на ласковые слова и восточные ароматы, вся жизнь его может уйти под откос – точно состав, подорванный партизанами.