Дмитрий Лиханов - BIANCA

Перед началом первого прокоса Ольга, перед тем как опустить агрегат сантиметров на двадцать от земли, оглянулась, убеждаясь, что ножи ходят по режущей рамке исправно, ровно, выжала педаль сцепления и на самой нижней передаче помаленьку двинулась вперёд. Теперь она не видела агрегата. Но срезанная трава ложилась стройно, дружно, не касаясь прошлогодней пасуши, оставляя после себя ровное стриженое жнивьё. В конце поля Ольга вновь подняла агрегат и, развернувшись, приладившись, пошла на второй прокос. Солнце теперь светило в глаза оранжевым горячим жаром. Пахнущая остро соком травяная труха, мельтешня мотыльков-однодневок, что погибнут уже на закате дня, свежий ветерок лета – всё это вызывало в женской душе безотчётное ликование, ощущение полноты жизни, радости бытия, которые даровал Ольге сегодня Господь. Но Ольга плохо понимала промыслительное. Заслоняясь от солнца ладонью с обручальным кольцом, она деловито правила к концу второго прокоса.

Бьянку она не заметила. А та вынырнула из оранжевого марева, неслась к хозяйке – навстречу лязгающим ножам агрегата. В следующее мгновение и поле, и ближний лес, и небо оглушил пронзительный собачий визг, от которого внутри у Ольги всё оборвалось. Она сразу поняла: Бьянка попала под нож. Заглушив двигатель, выпрыгнула из кабины. Белая лайка лежала возле ощетинившейся ножами косилки и тихо стонала. Агрегат перерезал её задние лапы. Одна лежала отдельно, на окровавленной стерне, другая держалась на голубоватом сухожилии. Ольга опустилась перед Бьянкой на колени, проговорила:

– Всё будет хорошо, девочка. Потерпи немного. Я тебя тут не оставлю.

С трудом подняла собаку в беремя и без продыху к дому помчалась. Бьянка не открывала глаз, уткнувшись носом в хозяйкину спецовку, в тепло её горячего, распаренного тела. Силы покидали её. В обморочном тумане она бежала ещё, переполненная радостью нового утра, вслед за уходящим трактором хозяйки, видела, как сиганул из-под куста серый зайчишка, но не кинулась вслед, летела вперёд, полная радости и дурманящего чувства свободы.

Пробеги она на метр дальше, ничего бы с ней не случилось. Но бежать по стерне было легче, чем в высокой траве, и она бежала по ней до самого её края. Дальше нужно было прыгнуть в высокую траву. И она прыгнула, не замечая лязгающей в траве стали. Задние лапы её угодили между стальными пальцами и движущимися лезвиями. Их отсекло в секунду. Боли Бьянка не почувствовала, по инерции продолжила бег и вдруг упала – подкошенная. Странное ощущение потери опоры в ногах вызвало в ней неописуемый ужас. Вслед нахлынула острая боль, разрывающая на части её тело. Она завизжала.

Добежав с собакой до дома, Ольга положила её на хозяйский верстачок и первым делом отсекла топором сухожилие, на котором держалась отдельная от тела вторая лапа. Поглядела внимательно, не раздроблены ли кости. Лапы были отсечены с хирургической точностью по суставы. Ольга кинулась в дом, тут же выбежав оттуда с ведром студёной воды и ворохом чистого тряпья. Промыла культи, засыпала их белым порошком стрептоцида, залила флаконом зелёнки и накрепко перевязала тряпками. Бьянка тяжело дышала, словно не Ольга, а она проделала весь безумный, лихорадочный путь к дому. Язык её вывалился и свисал из приоткрытой пасти безжизненно и сухо. Глаза были закрыты. Бьянка всё ещё плыла в забытьи.

Чудились ей изумрудные горы с сахарными шапками снежных вершин, над которыми медленно кружили величественные кондоры. С изумрудных гор пенными водопадами стекали слёзы реликтовых ледников, появившихся тут даже не тысячи – миллионы лет назад. И полнили собой бездонные лазоревые фьорды. А в них – жирный лосось, ртутные стайки мелкой сельди, тучная треска, плоские туши палтуса. Лоси медленно шествовали по краю долины в поисках кристаллов каменной соли. Благородный марал с ветвистыми раскидистыми рогами вдыхал поднятым вверх влажным носом тишину утра. И вздрагивал всей кожей.

В этой солнечной благодати нашлось место даже тяжёлому шмелю, даже хрупкой подёнке с прозрачными крылышками. Не было тут только человека. Словно бы ушёл он, покинул благодатные эти края. И жизнь без человека стала ещё лучше. Чище, счастливее.

Заметила вдруг Бьянка, что подёнки с прозрачными крыльями вырастают в размерах, золотистые их головки обретают человеческие черты, а раздвоенный хвостик обернулся ногами. Призрачные мотыльки-однодневки метались в лучах заходящего солнца то вниз, то вверх. Один из них приблизился, и Бьянка узнала в нем улыбающегося Ивана Сергеевича Форстера – первого своего хозяина. Иван Сергеевич трепетал прозрачными крылышками, поднимался то выше, то ниже и тихим, тонким голосом пел «Херувимскую». Окончив, подлетел к Бьянке вплотную, протянул водянистую лапку, коснулся ею собачьего носа. «Ты нездорова, любовь моя?» – спросил Форстер. «Как тебе сказать? – ответила Бьянка. – Осталась без задних ног, была изнасилована деревенскими кобелями, потеряла щенка. А так всё отлично. Зачем ты бросил меня?» – спросила с упреком. «Я не бросал тебя, – сказал Иван Сергеевич, – я просто умер». «Вот как? – удивилась собака. – Я не знала об этом. Прости». «Это ты прости меня, голубушка», – горько заплакал Форстер. На слёзы его слетелись другие люди-подёнки, с незнакомыми лицами. И принялись жадно пить его слёзы. «Как же тебя понять? – снова спросила Бьянка. – Ты говоришь, что умер, но я разговариваю с тобой». «Во-первых, ты сейчас спишь, – ответил ей Форстер, – а во-вторых, разве не догадалась ещё, что мы в раю?»