Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Дальше пошла речь о санаториях. Санаторное строительство надо в корне менять, пояснил Сталин, потому что раньше строили без учета законов природы. Но ведь ребенку ясно, что ночью холодный воздух стекается к подножию гор, и если строить корпуса у самого берега моря, то человек может простудиться и заболеть! Следовательно, спальные корпуса надо строить на холме, вот как здесь, потому что сейчас осень, вечер, а тепло! И Волчак еще раз поразился тому, как этот человек одновременно держит в голове законы природы и потребности трудящихся.

После этого разговор перешел уже на авиацию. Вы странные люди, сказал Сталин. Один летчик тут оправдывался у нас за то, что выпрыгнул с парашютом. Но ведь этим следовало гордиться! Возможно, самолет разбился, но уцелел человек! Мы сделаем еще один самолет, но чтобы воспитать еще одного пилота, талантливого пилота, нужны огромные усилия природы, не говоря про его подготовку. Как вы можете объяснить эту странность вашей психологии? Чернышев, начитанный в психологии, сказал, что летчику надо прежде всего победить страх за свою жизнь. Но тогда тем более, сказал Сталин, тем выше он должен ценить парашютный спорт! Парашют помогает человеку победить свою земноводную природу. Земноводный не значит земной и водный, но значит водящийся на земле. Парашют помогает человеку почувствовать себя свободно в воздушной стихии, мы находимся, может быть, на пути к земно-воздушной человеческой породе, и потому воспользоваться парашютом – даже не героизм, а самая естественная вещь! Нам не жалко денег, нам жалко того великолепного человеческого материала, сказал Сталин уже серьезно, которым являются наши пилоты, пионеры той воздушной стихии, в которой будут жить и творить люди будущего. Тут Волчак зааплодировал, и все подхватили. Вот вы, товарищ Волчак, сказал Сталин, почему неоправданно рискуете, отказываясь воспользоваться парашютом? Волчак безошибочно нашел интонацию для ответа. Мы волжане, товарищ Сталин, люди медлительные. Про нас даже в песне поется – диким мохом порос. Так вот, я пока решу выбрасываться, уже порог пройден, приходится спасать самолет. Все покатились. Ну, сказал Сталин, я побеседую с вашим руководством, чтобы вас потренировали принимать решение на скорости, а пока, чтобы вы могли этим заняться незамедлительно, мы выделим вам персональный автомобиль. Волчак говорил об этом с благоговением, дорожа, разумеется, не автомобилем, но съездил за ним на завод и теперь осваивал, доводя до истерики инструктора. Он думает, это самолет, говорил инструктор, а тут надо смотреть по сторонам!

Дальше приехали жены. Они стали восхищаться лимонными деревьями – они же никогда не видели лимонных деревьев. Сталин сказал: ну, раз вам так понравились лимоны, сорвите себе сколько захотите! Это был жест человека, которому принадлежат все лимонные деревья мира, и женщины сорвали еще по одному лимону, чтобы не оскорбить его щедрость и не задеть бережливость. Потом Сталин повел их смотреть только что построенный кегельбан. Искусство в том, говорил он, чтобы покатить шар ровно по доске, не допуская ни левого, ни правого уклона. Жданов попробовал и допустил левый уклон. Чубарь попробовал и допустил правый уклон. Волчак попробовал и допустил волюнтаризм, послав шар с такой силой, что он подпрыгнул и вообще укатился за пределы кегельбана. Сталину пришлось еще раз показать правильный посыл шара, и шар сбил восемь кеглей. Чернышев сбил две, Дубаков – три. Товарищ Дубаков умеет учиться на чужих ошибках, заметил Сталин.

После кегельбана был ужин, и все уже чувствовали себя необычайно близкими, даже сроднившимися, словно кегельбан действительно был разновидностью совместной борьбы. В Сочи рано темнеет, зажгли свет на даче; в одной из комнат, скромно обшитой дубовыми панелями, был накрыт стол – Волчак восторженно перечислил все, что было на столе: молодой сыр, орехи, пхали… Сам хозяин ел гречневую кашу, сказав, что привык к ней. Он угощал, наливал, говорил короткие, но красноречивые тосты. Начались воспоминания. Волчак рассказал, как они чуть не приземлились в воду. Сталин в ответ вспомнил, как бежал из ссылки, на лыжах шел по Енисею и провалился под лед, а на нем была тяжелая, как это называется, кухлянка, и чтобы не замерзнуть, он, когда выбрался, несся изо всех сил. Когда он пришел в деревню, мужики шарахнулись – от него валил пар. Жены заахали, а Волчак сказал: это же какое здоровье надо иметь! Так выпьем за здоровье товарища Сталина, которое нужно всем на земном шаре, за то, чтобы ему вечно служило это здоровье! Я предлагаю, уточнил Сталин, выпить вообще за здоровье, но с поправкой – за то, чтобы мы его не замечали, потому что мы его не замечаем, когда оно есть. Все ахнули, как это точно. Счастье тоже не замечаешь, когда оно есть, сказал Волчак, но я хочу выпить за то, чтобы мы его замечали, чтобы помнили, кому мы обязаны. Всегда помнили, кому мы обязаны. Сталин коротко кивнул, но в этом коротком кивке была благодарность, как бы понимание волчаковского понимания.