Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

– Ну что же, – сказал Петров, – раз товарищ Степанова осталась без пары, придется мне стариной тряхнуть. Полетите со мной, товарищ Степанова?

– Что с вами делать, – ответила Степанова, счастливыми глазами глядя на него. – Вы только не лихачьте очень сильно.

– Что вы, какое лихачить, – сказал Петров с исключительной серьезностью. – Боевая задача, отставить фокусы.

Они взлетели третьими, в восемь двадцать. Было запланировано два полета – в первом она под колпаком, он корректирует в открытой кабине, во втором корректирует она; ну, с таким штурманом он бы слетал в Комсомольск и обратно, а не то что в деревню Высокое. Уселись, завелись.

– Поля, – очень громко сказал Петров еще на земле, – у тебя есть кто-нибудь?

– Будто не знаешь, – ответила она звонким голосом.

– Не знаю.

– Ну и дурак.

– Что дурак, – ответил Петров, – так это точно. Знаете вы, майор Степанова, что я с момента этого полета уже с вами не расстанусь, в чем клянусь вам сыном?

– Глупости вы говорите, комбриг, – сказала Поля.

– У тебя точно никого? – спросил Петров уже голосом собственника.

– Дурак и есть, – ответила она, то ли смеясь, то ли плача.

– Ну, – грозно сказал он, – поехали.

Они вернулись через полчаса, поменялись, Петров перекурил, и в девять часов десять минут опять улетели.

Официальная версия была – вираж на малой высоте, порядка трехсот, и внезапный штопор; фонарь был откинут, то есть Петров контролировал ситуацию, но не успел вывести машину. Подробнейшим образом допросили моториста-сверхсрочника, воентехника первого и спецтехника второго рангов – да, собственно, ни о каком вредительстве не могло быть и речи, хотя у спецтехника второго ранга имелась жена, брат которой замечен был в неоднократном пьянстве и прогулах, из чего можно заключить, как глубока и фундаментальна была проверка; но самолет был в полной исправности. Он вошел в землю под углом 55 градусов на малых оборотах, на скорости порядка двухсот семидесяти или даже двухсот пятидесяти – то ли Петров увлекся лихачеством и задрал нос, то ли Степанова не стала его корректировать, понадеявшись на абсолютную квалификацию комбрига и главного инспектора. Погоны, как мрачно шутят иные асы, подъемной силы не имеют. Наверху были в негодовании. Бровман лично слышал от Дубакова, что на заседании правительства Сталин был в страшном гневе: «Кто виноват в беспрерывных авариях?» Ему сказали: летчики. «Нет! – кричал он. – Летчики нэ виноваты!» Но разбор всех деталей подтвердил: человеческий фактор.

– Может быть, – предположил Квят, – они повздорили там?

– Толя никогда ни с кем не ссорился, ни в воздухе, ни перед полетом, – твердо сказал Кушкин, он его по Испании знал, сомневаться в его словах было невозможно.

Потом, как всегда, возникла версия именно насчет Испании. Высказал ее человек не очень надежный, но журналист авторитетный, причем лично знавший Петрова и встречавшийся с ним там; высказал шепотом, и Бровман, разумеется, внимательно ее обдумал, но согласиться не мог. Выходило, что после испанской неудачи постепенно убирали всех, особенно же тех, кто контактировал с сомнительными людьми в испанском руководстве, где высок оказался процент троцкистов, не говоря уже о том, что Мальро, активно помогавший в закупке и отправке самолетов, близкий друг Теруэля, сам оказался троцкистом и тайным врагом. Петров был герой, на многочисленных марках появлялся не реже Волчака, первым применил ночной бой и пользовался любовью – так вот, чтоб не провоцировать недовольств… Но в такое неуместное коварство не верилось, и потом, если Петров там применил ночной бой, не говоря уж о широко разрекламированной операции «Ход конем», и все это при строгом соблюдении с нашей стороны Парижского соглашения, – за что его-то было? И почему при этом должна была пострадать штурман Степанова, которая ни сном ни духом? Нет, этот испанец из Москвы, европеец из Бердичева, не обладал никакой монополией на информацию, не говоря уж о том, что сам он был слишком близко к Теруэлю, он же Мигель Мартинес, он же тс-с! – теперь уже тс-с по другим соображениям. Правда, у Птухина тоже все обстояло не настолько хорошо, как могло, и даже передавали сказанное им: если меня, как (и называл известную и значительную фамилию), то я больше всего буду жалеть, что не отбомбился по… – но это уж, наверное, вовсе не соответствовало действительности. Птухин жесткий был человек, но не совсем же без головы.