Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Все это время она думала о Толе, как иначе, и почему-то не боялась за него. Он повоюет в Испании, она, штурман Степанова, доведет экипаж до Комсомольска; и тогда им будет все можно, все им разрешит какая-то инстанция, не столько верховная, сколько небесная. Это было как в русской сказке – надо износить столько-то железных сапог, загнать столько-то коней, и тогда все у них будет ладно. В настоящий момент Поля как раз изнашивала первую пару железных сапог. До нее доходили разговоры – как иначе, – что Петров принял ночной бой над Мадридом, положил чуть ли не пять фашистских самолетов, командует звеном. Один раз за время подготовки к полету она провела выходной с матерью и Жанной, и мать спрашивала: ну чего там делают они в Испании-то? Пусть бы они в Испании с собой разбирались, а туда полезли все – и мы, и немцы; ну чего полезли? Полина сказала ей не вести такие разговоры ни с кем, даже с родней, потому что это не нам решать. Может, там сейчас испытываются в боевых условиях наши лучшие самолеты, а больше негде. Поля же твердила себе, что, если Толя не повоюет в Испании, а она не полетит в Комсомольск, у них не получится быть вместе; ведь и в сказках так никогда не бывает, чтобы сразу. А у героя должна быть жена-героиня, и она все делает правильно, он похвалит.

Плохие новости, сказала Валя однажды утром, обещают облачность на неделю и выпускать не хотят. «Как так?!» – возмутилась Поля. Окончательно решает Каганович, сказала Валя, завтра к нему. Кагановича Полина никогда до этого не видела; он похож был на директора завода, усталый крупный человек с толстыми усами. Каганович объяснял им, как детям: видимость на всем протяжении плохая, гробанетесь к чертовой матери! Но Поля вспомнила совет Волчака и развернула перед вождем штурманскую карту, детализированную настолько, что все горы, радиомаяки и города с населением свыше пяти тысяч были на ней обозначены в цвете. Соня так даже пустила слезу. Хорошо, покорно сказал Каганович, я спрошу в Кремле. И через два часа им позвонили: Сталин лично дает разрешение, послезавтра вылет.

О них заботились необычайно трогательно: каждой в термос залили именно любимый чай – Полине с лимоном, Вале сладкий до невозможности, Соне с молоком – по-английски, объясняла она, хотя откуда ей знать про английский чай? Доктор дал Поле после аппендицита опий на случай болей и бензонафтол на случай воспаления. Штурманская кабина была оборудована не просто надежно, но до странности уютно: передатчик за спиной, по левому борту, там же всеволновой приемник с гордым именем «супергетеродин», такой же резервный супер справа и под сиденьем три умформера. Справа – раскладной столик с радиоключом, над ним висели три «Наяды», как назывались счетчики горючего. Было бы еще уютней, если б экипаж в полете сидел рядком, но их разделяли стены, в отверстия которых можно было просунуть максимум кисть. Общаться приходилось пневмопочтой – писать записочку, вкладывать в цилиндр и накачивать мех; по счастью, если очень сильно орать, получалось и голосом.

Вылетели они в 8:16, фиксировала в штурманском журнале пунктуальная Поля; летели над сплошной облачностью, ни разу до Свердловска не увидав земли, на четырех с половиной тысячах высоты, без масок. Стемнело уже в четыре по Москве, они летели на восток, навстречу ночи; наконец в разрыве облаков мелькнул Иртыш, и Поля успокоилась – идут точно. Соня взяла штурвал в пять и вернула в восемь. Поля заметила, что началось оледенение: лед, она знала, утяжелит машину и в конце концов утянет ее на землю. Она отправила Вале записку, и Валя повела самолет выше – на шесть тысяч, потом на семь; их жестоко болтало, но Поля терпела – ей надо было выйти из облачности и сориентироваться по звездам. Наконец они стали видны сквозь облачные клочья: сейчас, поняла Поля, мы над Красноярском. За бортом было минус тридцать семь, на борту минус тридцать, спасала многослойная тяжелая меховая броня плюс кожаные штаны и унты. Через полчаса замолчал приемник. Поля поняла: замерзли умформеры. Теперь Москва не получит от них ни звука до самой посадки, и новый радиомаяк, специально для их полета поставленный в Душкачане, бесполезен. Четыре часа они летели в полной темноте и тишине, без малейших ориентиров; на записки извели все блокноты, и Поля начала понемногу отрывать клочки от карты, стараясь выбирать только те участки, которые уже позади. Дело было дрянь, прямо говоря. Влезешь за китайскую границу – инцидент, впишешься в гору – пиши пропало, а координаты не проверить, поскольку радио глухо молчало. Вдруг на две минуты включился резервный умформер. Приемник заработал, и Поля успела услышать непрерывный вопль Москвы: «УГР! УГР! Немедленно!» Она передала: «Запеленгуйте, предположительно Хабаровск!» Москва заорала: «Репете!» Поля повторила, но тут все опять замерло. Она боялась представить, что они там думают про нее.