Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

– Да что ж, мы понимаем, – отвечал он на вопросы о том, как это Россия так быстро преодолела десятилетия, отделявшие ее от передового Запада. – Мы что ж, – и Волчак несколько нарочито окал, – разве мы без понятия? Мы прощения просим, что первые к вам прилетели. Это вы должны были, но у вас, вишь, не получилось, так что пришлось уж нам, лапотным…

Трояновский, задумавшись, перевел это как unpo-lished и был одобрен взрывом добродушного смеха; американцы положительно не желали обижаться. Они легко, охотно признавали советский приоритет; они без всякого юродства каялись в отставании, ругали свою депрессию, из которой вроде как выползали, но советских принимали по первому разряду – странная выходила нищета. Королевы красоты вручали им розовые гирлянды – Волчак не одобрил идею конкурсов красоты. Ему казалось странным, что его везде встречают газетчики и почти нигде – американские рабочие. Он уже рисовал себе встречу с пролетариями, которых он разагитировал бы и, глядишь, поднял на восстание, как марсиан в книге про Аэлиту, он знал за собой эту способность – поднимать массы, вести их на великое дело. Но рабочие странным образом прятались, а коммунистическая партия помахала им флагом всего один раз – на встрече в Сан-Франциско, и людей под флагом было маловато. Трояновский пояснил, что Калифорния – богатый штат, золотой миллион, вот в Нью-Йорке они увидят настоящую бедноту. Волчаку не нравилась Калифорния и быстро надоела газетная слава. Симпатию вызвала у него всего одна героиня, и то пропавшая.

Когда наши герои прилетели в Сан-Франциско, им сказали, что именно отсюда год назад стартовала легендарная Амелия, звезда американского пилотажа, первая женщина, перелетевшая Атлантику. Но ах, о ней надо рассказывать отдельно… Они сидели в роскошном, совершенно пустом аэроклубе. Тут Амелии был посвящен целый зал, но посетители не толпились – кому здесь нужны герои на другой день после смерти или подвига? Быстрее, быстрее, вперед, за новизной. Президент ассоциации пилотов Калифорнии Тод Дэвис рассказывал, а Трояновский серьезно, без комментариев переводил.

Все, что нашли, – банку крема от веснушек, последний символ всей ее гордой, исключительной и застенчивой личности, и Волчак, всегда умилявшийся рыжим, чуть не заплакал. Какое лицо, подумал он, глядя на ее фото в вечернем платье; видно, что ей не нужно это платье, что ей нужна летная куртка, но что если надо, – совершенно как он – она может и чаровать, и пленять, и в ее широко расставленных глазах Волчак видел ту же чертовщину, но глубоко за ней видел и то, чего все не понимали: беззащитность, абсолютную чистоту и уязвимость девочки из сельского штата, девочки, которая свободна и защищена была только в небе и однажды не захотела из него возвращаться. Волчак поклялся бы, что Амелия ему подмигивала. Она много читала, много мечтала, до двенадцати воспитывалась у деда с бабкой и пошла в школу сразу в седьмой класс и, само собой, не вписалась. Так складывался этот невыносимый характер: сочетание ума и дерзости, хрупкости и вызова, уязвимости и бесстрашия. Разумеется, во время империалистической войны она пошла в санитарки. Разумеется, во время эпидемии испанки ходила за больными и сама заразилась, два месяца тяжелейшей пневмонии, а сразу же потом гайморит, приведший к изнуряющим головным болям, от которых она избавлялась только в воздухе.

Однажды отец, вечно томившийся от чувства вины, потому что воспитывала ее бабушка, пока они с матерью в отчаянии искали работу, подарил Амелии на день рождения десятиминутный полет за десять долларов на высоте девяносто метров. Этих десяти минут хватило, чтобы она сказала: я буду летать.

Волчак вспомнил свой первый полет учлетом в Борисоглебске 11 августа двадцать третьего года, когда Глазов вышел из фанерной У-1, скопированной с Avro-504 после вынужденной посадки подбитого британца близ Петрозаводска (так и собирали с тех пор эти У-1 на «Красном летчике», все на них начинали), и сказал ему: вперед, сына!.. Постой, почему бы им не быть тогда в воздухе одновременно? Когда-когда, уточнил Волчак, когда она взлетела? 28 декабря 1920 года, на Лонг-Бич. Ах ты, я был еще техником в авиапарке… На чем она хотя бы взлетела? Тогда летали на «Дженни», пояснил Дэвис, четвертый «Кёртисс» пятнадцатого года, детство, весил шестьсот пустым, переводил Трояновский на наши килограммы, а на шестьсот метров взбирался за восемь минут. Господи, простонал Волчак, и ведь все это на нашей памяти! И что же она решила?