Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Полоса была мокрая – никто из них не знал, что Портленд – самый дождливый регион, дождь стал его символом, Портленд был тут вроде нашего Ленинграда, но выбирать уже не приходилось: горючка начала падать, черт знает почему. Сажай ты, сказал Волчак. Дубаков чувствовал, что после полной растраты горючего самолет чересчур легок. «Не садится!» – заорал он. «Выключай!» – крикнул в ответ Волчак. «Рухнем!» – «Я сказал, выключай!» Только после этого они резко просели и сквозь дождь зашли на полосу; перед самой землей Дубаков сработал рулями, обошлось. Самолет побежал по полосе и остановился у самого ее конца, чуть не въехав в раскисшее поле. К ним мчался часовой.

– Фу, – сказал Волчак. – Уф, фу, уф, что же это такое, нет, так не бывает, да мать же… – И он произнес одну из тех тирад, что так располагали к нему людей.

– Но, собсно, что же теперь делать? – поинтересовался Чернышев. – Иди договаривайся, ты старший…

Дубаков открыл верх кабины и вдохнул смешанный запах дождя, бензина, близкой большой воды – всю сложную смесь Портленда. Этого не могло, по всем расчетам не могло быть, и все же это было. А что, подумал он, еще, чего доброго, увижу когда-нибудь Валентину.

Город Портленд известен как самый зеленый в Америке, и в нем есть потухший вулкан. Немного на свете городов, в которых есть потухшие вулканы, и эта редкость сообщает Портленду особый характер: там охотнее всего приживаются люди с бурным прошлым и растительным настоящим. В Портленде хорошо жить ветеранам войн, престарелым писателям и артистам, красавицам, имеющим намерение превратиться в добродетельных матерей, и бандитам, которые раскаялись или просто считают, что им достаточно. Мэром города был ветеран империалистической войны Сэм Паттерсон, колумнистом «Орегона викли» – престарелый писатель Эд Гроуман, главной звездой местного театра – загадочная красотка Анна Нэй, в одиночестве растившая двенадцатилетнюю дочь Оллу, а владельцем лучшего кафе «Robinson’s Island» – почтенного возраста бандит Альфред Слоун, у которого и в самые сухие времена находилось не только «медицинское вино», но и превосходный ямайский ром с головой пьяного ниггера на этикетке. Да и в самом городе Портленде есть нечто от потухшего вулкана с характерным для него чувством, что мы славно пошумели, а теперь имеем право разводить свои розы, каковыми штат Орегон славится в особенности.

Дубаков ничего этого не знал, но почувствовал. Их встречал генерал с забавной фамилией Маршалл, подтянутый и очень длинный. Прибежали журналисты и с ними переводчик, странным образом природный русский человек, бежавший сюда, как оказалось, из Владивостока в конце Гражданской. Официальных наших пока не было – полпред ждал их в Сан-Франциско, советник оставался в Вашингтоне, инженера Амторга отправили в Сиэтл, а консула – в Нью-Йорк, где у него были вдобавок дела. Волчаку это не очень понравилось, он не любил в таких случаях оставаться без страховки, но положился на свою удачу. Их фотографировали у самолета, и благословенный теплый дождь с запахом океана изливался на них с густо-лилового американского неба.

Отсыпаться отвезли к Маршаллу. Оказывается, в Америке было лето. Этого нельзя было понять, ибо только что они пролетали там, где лета не было никогда; и вообще, портлендское лето было не чета нашему. В Портленде, объяснили им через русского переводчика (на которого Волчак продолжал смотреть настороженно), не бывает суровых зим, снег редок, а потому лето воспринимается не как счастье внезапно помилованного, а как чистый и бескорыстный дар, как естественная вещь, за которую не придется расплачиваться полгода спустя. Черты безвозмездного дарения были во всем. Маршалл был подозрительно добродушен, любезен, как всякий невоевавший генерал, – что естественно, ведь последняя гражданская война была тут семьдесят лет назад, и ему ни о чем не говорили слова «Боевые ночи Спасска, волочаевские дни».

Все было щедро той халявной щедростью, когда делятся не добытым с бою, не вырванным зубами, а избыточным, но в этом виделась особенная милота: нервы у всех троих были натянуты, и любой надрыв мог ранить. Они мгновенно запарились в теплых кожаных куртках, им принесли генеральские летние костюмы, оказавшиеся не впору, – Маршалл был худ и долговяз, а они все трое коренасты, более-менее втиснулся один Чернышев. Они засыпали уже в машине, головы их клонились; в пригороде внезапно запахло мокрой сиренью, и Дубаков подумал, есть ли на свете что лучше сочетания зеленого и лилового? Еще и небо висело какими-то лиловыми гроздьями – Дубаков словно и не был в этом небе и решил, что снизу оно лучше. Пахло оглушительно – сквозь сон Дубаков спросил себя, можно ли так сказать? Волчак бросил, что сирень пахнет не так, как-то искусственно, – уже спешил разоблачать.