Маша Трауб - Плохая дочь

Когда мама ущипнула свою внучку за то место, где у ребенка предполагалась талия, та, конечно, расплакалась. Она занималась балетом, плохо ела и жировой прослойки, положенной всем детям, у нее просто не имелось. Кожа, а под ней сразу кости. На следующий день на месте ласкового щипка образовался здоровенный синяк, который я замазывала тональным кремом перед дочкиными занятиями. Не дай бог в раздевалке другие мамочки увидят. Я ведь не объясню, что это бабушка приехала и так соскучилась, что просто сил нет. И что щипки – это все равно что жаркие поцелуи. Во всяком случае, в моем сельском детстве считалось именно так.

При этом и внук, и внучка бабушку обожают. Они прекрасно знают, что бабушка у них не такая, как у всех, а единственная и неповторимая в своем роде. Дочь, когда раздается звонок в домофон, начинает подхихикивать. Нервно. «Гы-гы, гы-гы». И на всякий случай бежит в туалет. Заранее. Чтобы не описаться при встрече.

Бабушка всегда приезжает с подарками, и я вынуждена устраивать инспекцию. Дочь уже послушно отдает мне чупа-чупсы, каких-то жутких мармеладных монстров и леденцовых петушков такого размера и окраса, что мне нехорошо становится. Дочери нельзя – она занимается спортом, да и в принципе такое нельзя есть ребенку. Бабушка традиционно поджимает губы и рассказывает внучке, где нужно прятать сладости.

– Я все места знаю, – отвечаю я, вытряхивая несколько шоколадных конфет, спрятанных в только что подаренную двести пятьдесят седьмую по счету косметичку. И где только мама такие конфеты находит? Размером с увесистый том детской энциклопедии и с таким адским составом, что непонятно, выживешь или нет после употребления подобных химических соединений.

Это стало доброй традицией – я устраиваю проверку подарков, экспроприирую, делая вид, что не нашла одну или две конфеты, и дочь с бабушкой радуются, что смогли припрятать сладость. Потом они идут играть в шахматы, бабушка поддается, внучка выигрывает, и все счастливы. После шахмат они достают шашки и играют исключительно в «Чапаева». Шашки летают по всей комнате. Я закатываю глаза, и внучка с бабушкой смеются – мы строго соблюдаем сценарий визита. Если я не закачу глаза в нужный момент, они, пожалуй, начнут качаться на шторах. Или играть в «войнушку», обстреливая друг друга из рогаток. То есть они сначала затихнут, сделают рогатки, наслюнявят шарики из бумаги и потом начнут пуляться. Так уже было. Пришлось менять люстру. Нет, сначала пришлось менять несколько лампочек, из которых одна взорвалась прямо в цоколе, а потом и люстру. Бабушке надоело пуляться бумажными шариками, и она решила запустить в люстру теннисным мячом. Попала, кто бы сомневался. А дальше все было как в мультике про Карлсона. Я на пороге, люстра качается, а дочь говорит: «Мы тут с бабушкой поиграли немного».

– Ну, мне пора, – радостно объявила тогда мама и направилась к выходу. Практически включила пропеллер и улетела.

– Ну да, дело-то житейское, – процитировала я мультик.

Сейчас я нахожусь в роли маминой мамы, которая не знает, что еще натворит дочь и из какого места – из командировки, дальнего села, с поминок или со свадьбы – ее срочно вызовут. «Ольга опять», – приносила весть одна из соседок, и бабушка неслась разбираться, что там еще «опять». Мама повзрослела, родила ребенка, но так и осталась «Ольга опять».

Тот случай я и сама хорошо помню. Мне было лет десять. Мама приехала меня забрать, но бабушка не отпускала. Говорила: «Хватит таскать ребенка, оставь ее уже в покое».

– Она говорит по-осетински лучше, чем по-русски! – возмутилась мама, имея в виду мое дальнейшее образование.

– Ой, можно подумать, что в том месте, куда ты ее забрать хочешь, все по-русски говорят! – не задержалась с ответом бабушка.

– Ну, не все и не по-русски, – пожала плечами мама.

– Оставь ребенка в покое! Пусть говорит по-осетински, чтоб она была здорова и счастлива! – закричала бабушка. – Ты тоже знаешь этот прекрасный язык, если вдруг забыла!

– Мама, я забыла! Клянусь тебе! Так старалась, что совсем забыла! Ни одного слова не помню! – закричала мама в ответ, и это было правдой лишь во второй части. Всеми силами она вытравляла из себя село, в котором росла, и язык, который считался вторым родным. Мама не только говорила, но и писала, и читала по-осетински. Но она в рекордные сроки избавилась от акцента, особенностей интонирования – всего того, что могло выдать в ней приезжую, «лимиту», которой она считалась, когда сбежала из села в Москву.