Маша Трауб - Плохая дочь

По поводу дочки мне никто не звонил. Она сама передавала всю информацию. Нет, один раз позвонил учитель математики и потребовал, чтобы я настояла на участии дочери в олимпиаде. Она отказывается. Ему больше некого выставлять от девочек. Да и от мальчиков всего один кандидат.

Я всегда отвечаю на все незнакомые звонки. Могу не ответить и, если знакомый номер, потом перезвонить и извиниться. Но, если вижу номер незнакомый, тут же хватаю трубку.

Мамы спортсменов готовятся к худшему, если звонит тренер. Я мама школьницы-спортсменки и школьника-спортсмена, теперь уже студента. Тут больная материнская фантазия сразу начинает фонтанировать – от травмы до… травмы. Особенно страшно, когда тренер случайно позвонил, ткнув не туда в контактах, сбросил звонок, а потом сам не отвечает. Вот ходишь и думаешь: тренер не туда попал или за это время произошло что-то ужасное?

Но для меня самый страшный звонок от маминых врачей – лечащего, заведующего отделением, главного. По сравнению с этим звонки от тренера – ерунда. Даже если булава прилетела в голову, обруч – в глаз, а палка от ленты – в лоб. Дочь у меня занимается художественной гимнастикой, а сын вообще профессионально стрелял из пневматической винтовки. У меня крепкая психика, чтоб вы понимали.

Кто бы сомневался? Ранним утром вторника мне позвонила мамин лечащий врач – вежливая, интеллигентная, тактичная женщина. Слишком тактичная и вежливая. Она долго извинялась за беспокойство и подбирала слова.

– Пожалуйста, скажите, как есть. Что моя мама сделала? – спросила я, чтобы ускорить процесс.

– На нее поступила… жалоба, – наконец выдавила врач. – Заведующая хочет вашу маму… так сказать, выписать. Дело в том, что…

– Приеду через час, – перебила я.

В больнице я была через пятьдесят пять минут. Сначала зашла в палату – мама мирно читала детектив и выглядела вполне безобидно. Милая, приятная женщина. Книжку читает. В очках выглядит интеллигентно. Увидев меня, она приподняла очки и удивленно спросила:

– Зачем ты приехала?

Но я уловила нотки вызова в ее голосе. Уж что-что, а считывать ее интонации я умею. Если собирается перейти в наступление, значит, точно не права.

– Затем, что меня вызывала твой лечащий врач, – ответила я, стараясь говорить спокойно. – И да, привет. Как ты себя чувствуешь? Я тоже рада тебя видеть. Кстати, привезла вафли, как ты просила, и заодно зефир в шоколаде, вдруг за это время ты и его успела полюбить.

– Что опять я сделала? – Мама отбросила книгу.

– Не знаю. Нарушила какие-то правила, что позволяет заведующей тебя «выписать по собственному желанию». Я сначала хочу услышать твою версию. Что на сей раз? Курила в туалете?

– Ну курила. А где мне еще курить? Пока лифт дождешься, пока спустишься с этими больными, за ворота выйдешь, курить бросишь.

– Можно подумать, ты не нашла местную курилку для врачей, – хмыкнула я.

– Нашла, конечно. Но туалет ближе. И там окно открывается настежь. Один раз покурила! Еще в первый день. Больше там не курила, клянусь твоим здоровьем!

– Что-то еще? Ничего больше не хочешь мне рассказать? Курение в туалете – как-то мелко для тебя. – Я продолжала выспрашивать, решив не акцентировать внимание на том, что мама клялась моим здоровьем, а не своим.

– Почему ты мне не веришь? Зачем с порога устраивать допрос? Я вообще больная, если ты забыла, мне нельзя нервничать! У меня больное сердце! Мне почти восемьдесят лет! Я могу не помнить, что сделала, а что нет! – Мама для верности решила схватиться за грудь и изобразить приступ. – Сразу у тебя мать во всем виновата!

– Мама, тебе семьдесят, а не восемьдесят. И семьдесят тебе последние лет десять как минимум. Даже если верить твоему паспорту, тебе семьдесят.

– Нашла, чему верить. Я завтра тебе на стол паспорт положу, в котором будет записано, что мне восемьдесят! – заявила мама.

– Если что, сердце находится с другой стороны, не с той, за которую ты хватаешься, – заметила я.

– Может, у меня невралгия? Межреберная! – не сдавалась мама.

– Тогда хватайся ниже и чуть правее. Будет правдоподобнее, – посоветовала я и отправилась к лечащему врачу. Коридор показался очень длинным. Живот крутило. Подступала тошнота. Я отошла к окну и сделала несколько глубоких вдохов носом и долгих выдохов ртом.

Нет, я не практикую йогу и ничего не знаю про правильное дыхание в стрессовых ситуациях. Этот способ я узнала еще в детстве, все в том же селе у бабушки. Девочки присутствовали на всех свадьбах. А случались они достаточно регулярно. Кто-то помогал с готовкой, кто-то суетился в доме. Забот всем хватало. Мы же могли рассчитывать на конфеты и другие сладости, а то и на мелкий заработок в виде денег. Меня тогда отправили в дом – раскладывать вещи, подарки, следить, чтобы на столе всегда были еда и напитки. Невеста, по традиции, стояла в углу. Женщины заходили в дом, подходили к невесте, поднимали фату, рассматривали, обсуждали красоту или при отсутствии таковой искали другие достоинства. Могли поплевать на невесту трижды – от сглаза, чтобы была счастливой, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы родила первенца-мальчика, тьфу-тьфу-тьфу. Наплевавшись и пожелав стать хорошей женой, не опозорить род, родить наследника, отходили к столу сплетничать. В комнате стояла жуткая духота. Женщины шли нескончаемым потоком. Невеста же еле держалась на ногах. Присесть не могла. Поесть и попить тоже. Упасть в обморок – не приведи господь. Слухи пойдут тут же, прямо со свадьбы, что хилая, немощная, больная, наследника не сможет родить.