Ирина Верехтина - Ведьмина внучка

Ведунья (какая же она ведунья – глаза лучистые, светлые, на щеках ямочки, волосы падают на лицо и она сдувает их, смешно оттопыривая губу) взяла Женькину чашку, а ей придвинула свою. Отхлебнула, взяла из вазочки варенья и кивнула Женьке – «Попробуйте, это кизиловое, из Крыма друзья привезли, вкус просто необыкновенный!»

От краснодарского душистого чая с кизиловым вареньем Женька понемногу пришла в себя. И рассказала ведунье обо всём. – «Никто моим страхам не верит, а дочь меня сумасшедшей считает, я же вижу! И сестра двоюродная не поверила. Я к ней со всей душой, с открытым сердцем, а она мне – дура ты, Женька! Мелешь, говорит, всякую чушь, доболтаешься – в больницу упекут, в психическую. А мне в больницу нельзя, у меня Олька помирает, – всхлипнула Женька. – Кому она нужна, кроме меня?»

Ведунья молчала, не улыбалась больше. Наморщила лоб, свела к переносице брови. Думала…

– Мать свою любишь ли? Веришь ей, как себе? – спросила вдруг.

– Люблю, конечно, как не любить! И верила всю жизнь, всегда и во всём. А теперь вот – не верю. По глазам вижу – хитрит, недоговаривает чего-то. Как приеду к ней – радуется она шибко. И всё мне рассказывает о себе. О молодости, о том, как Тимофея встретила, отца моего. В общем, о жизни. Всё просит – посиди со мной. Только я теперь учёная, не сажусь. Некогда, говорю, мне рассиживаться, я работать приехала, а не чаи распивать. Говорю, работа ждать не любит, а мне вечером уезжать, Олька там одна. Я у матери не ночую теперь, боязно мне. Редко когда останусь, и то на сеновале сплю, в доме не ложусь. Предупреждали меня уже…

Ведунья слушала, кивала одобрительно.

– Только и не ездить к ней не могу, всё же мать она мне! – горестно заключила Женька и замолчала. Молчала и ведунья. Ждала.

Женька благодарна была – за эту передышку, за молчание. Вздохнула. Допила чай. Вытерла слёзы – и продолжила:

– Теперь вот с Олькой беда. А врачи руками разводят, лечить не хотят, только резать. Осссподи, да за что мне это всё? Уж лучше бы со мной случилось, а Олька бы здоровая была… А может, не она это вовсе? Не станет же она внучкину-то жизнь заедать? Она ж её с колыбели, с малых лет… Олька-то на руках у неё выросла! Не могла она такое сделать!

– Она это. Больше некому, – возразила колдунья. – Она.

Женька молча уставилась на неё потемневшими от горя глазами, словно умоляла – помочь. И та услышала.

– Хочешь дочку спасти – другой цены нет, либо она, либо дочь. Жизнь за жизнь.

– Господь с тобой, что ж ты говоришь такое? Ой, прости, – спохватилась Женька, поняв, что о боге упоминать не следовало. Но ведунья не обиделась, ответила спокойно: «Я-то говорю. А она – делает»

– Нешто можно такое сделать? С родной-то дочерью?

– Сама видишь. Сперва твою жизнь каплю за каплей пила, счастье до донышка вычерпала… Да помогли тебе, видать. Вывернулась ты. Вот и дочку родила здоровую, лицом красивую да умненькую. Только и её она достала. Видать, плохую помощницу ты себе выбрала, с силой ведьминой она совладать не смогла. Ходила к кому? Признавайся! Говори! – приступала к Женьке ведунья, а глаза у неё – словно огнём зажглись, пламя в них полыхало…

Женьке деваться некуда – сама пришла защиты просить. Призналась она, что к белому магу ходила, и вроде бы помогло, наладилась жизнь, жаловаться не на что было. Удача сама в руки шла, беда стороной обходила. – Сколько лет добром вспоминаю её, – призналась Женька ведунье.

– Со Злом Добру не совладать. Ты вот что… Принеси мне платок материн, или другое что. Есть у тебя? Только чтоб обратно ей отдать.

– Есть, – закивала головой Женька. – Бельё! Бельё я у ней забрала, постельное, тяжело ей стирать-то, воду таскать да на речке полоскать, а у меня «Вятка-автомат», кнопочку нажмёшь – сама стирает

– Принеси, – велела ведунья.

Женька принесла два комплекта постельного белья. Ведунья забрала свёрток из дрожащих Женькиных рук и ушла с ним в другую комнату, притворив за собой дверь. Женьку не позвала. Ждать пришлось долго. Женька извелась, размышляя, правильно ли она поступила и что будет с матерью. Об Ольке она не думала. После сама удивлялась, как же это: за мать беспокоилась (а она жива-здорова!), а об Ольке и не вспомнила! Все думы о матери были, словно рядом она сидела, словно упрекала её: «Что ж ты, Женька, делаешь? Али креста на тебе нет? Али тебе мать родную не жалко?

Креста на Женьке и вправду не было: собравшись к чёрному магу, она сняла с себя крестик и, поцеловав, положила в шкатулку, где у неё хранились «драгоценности» – пара колечек да брошь, Олька подрастёт, носить будет.