Ирина Верехтина - Золотая девочка, или Издержки воспитания

Они успели. Съели по пирожному, Отар взял празднично пышный «наполеон», щедро обсыпанный слоёной хрустящей крошкой и сахарной пудрой, и ещё корзиночку, которую они разделили пополам, обвиняя друг друга в жульничестве и неровной линии откуса. Маринэ выбрала облитый шоколадной помадкой восхитительно длинный эклер с кремом из настоящих сливок. Пирожные запивали шипящим как шампанское лимонадом и заедали бутербродами с копчёной колбасой. У Маринэ при этом было такое лицо, что Отар брякнул: «Марин, сделай нормальное лицо, а то люди подумают, что ты колбасы никогда не ела. Ты… остолбеневшая такая! Жуй быстрее, уже второй звонок был. Марин, ты чего? Ты чего, Маринка? Чего я сказал-то, я ничего такого…»

Маринэ перестала жевать, обернула к Отару лицо с хмуро сведёнными бровями – и Отар в который раз удивился, какие у неё длинные брови, ни у кого таких нет, только у Маринэ, его Маринэ!

– Отари, если ты. Ещё раз. Мне такое скажешь… Будешь есть пирожные один, а я поужинаю дома, творогом. Обожаю творог. А колбасу… я такую не пробовала, мама мне готовит отварное мясо. Она его со специями варит, очень вкусно. Мама говорит, колбаса вредная и калорийная, и никогда не покупает, только папе иногда. Папа на работе обедает, дома только завтракает и ужинает, а я всегда ем дома.

Отар с изумлением на неё уставился. Отварное мясо. Шутит она, что ли?

– Маринэ, не смеши. В школьном буфете бутерброды с колбасой, свежие, со сладким чаем – пальцы проглотишь! Я каждый день покупаю, и дома тоже.

– Тебе деньги дают на буфет?

– Ну.

– А мне только на дорогу. Я ем только дома, я же тебе говорила. И только диетическое.

Отар неверяще помотал головой, помолчал, осмысливая сказанное, и предложил:

–Тогда давай ещё по парочке возьмём, до третьего звонка успеем.

– По парочке… чего?

– Марин, ты совсем, что ли? Пирожных, конечно! Возьмём «арбатских», они знаешь какие? Не знаешь? Маринэ, тебе никто не говорил, что ты с луны свалилась? Два слоя твёрдого бисквита, между ними суфле, и всё это шоколадом залито, со всех сторон. Будешь?

– Буду! Ой, они маленькие такие… Ты мне два возьми… нет, три. И ещё с колбаской бутербродик, gerai (гярэй) ?

– Чего-чего? Это по-каковски?

– Ну, ты совсем, Отари! С гор вчера спустился. Это по-литовски «ладно». А знаешь, если колбаску вместе с пирожным, то очень вкусно получается!

– Марин, ты совсем… А тебя не стошнит?

– Не говори глупостей, от колбасы не может тошнить, это же не суп из спаржи…

– Из спаржи? Это что за фигня такая? – изумился Отар.

– Это такая фигня, от которой тебя бы точно стошнило! – убеждённо сказала Маринэ, откусила пол-пирожного и, отправив вдогонку ломтик «браунгшвейской», положила на тарелку нетронутый хлеб и сказала с сожалением: «Пойдём уже в фойе, а то мы весь буфет съедим, другим ничего не останется».

Отар навсегда запомнит этот день, и в самые тяжёлые минуты (а их ему выпадет более чем…) будет вспоминать смеющиеся глаза шестнадцатилетней Маринэ, её измазанные шоколадом пальцы, пикантно-стройные бёдра в мини-юбке и голые плечи, просвечивающие сквозь блузку – розовую, с серебряными пуговицами на манжетах длинных рукавов, прозрачных и потому не скрывавших танцевально-красивых рук. И как она ела пирожное вприкуску с колбасой. И как на неё смотрели…

…На них оборачивались. Это была невероятно красивая пара, к тому же, шикарно одетая: он в импозантном чёрно-белом (чёрная с белым рубашка, пиджак из чёрной кожи и кожаные чёрные брюки, и это при том, что кожу в те времена было не купить днём с огнём), словно сошедший со страниц модного журнала – черноволосый, со смуглым нездешним лицом и точёным, с красивой горбинкой носом. Она – невероятно стройная, в невозможно короткой замшевой юбочке (закрывавшей, однако, то место, где у всех людей имеется попа, а у Маринэ вместо попы продолжались ноги) и бледно-розовой пышной блузе с прозрачными рукавами. Картину довершали перламутрово-розовые губы (блеск для губ Регина привезла ей из Каунаса, и Маринэ, не любившая косметики, на этот раз изменила своим правилам), чёрные как ночь волосы, розовые ушки в дагестанских длинных серьгах и тонкая талия.

Глаза у обоих одинаковые, агатово-чёрные, как южная ночь. Оба смотрели только друг на друга и уминали за обе щеки арбатские пирожные, слизывая с пальцев шоколадную глазурь. Им было хорошо вдвоём.

– Взгляни на эту пару! – сказал кто-то рядом. – Это же… живой Майкл Корлеоне из «Крёстного отца», Дон Микеле! И его Аполлония, только ещё юней, совсем девчонка. Ну, помнишь, когда его на Сицилию увезли, от мафии прятали, и он там девушку увидел, и женился на ней, а она потом… она погибла, машина взорвалась, помнишь?» – восторженно прошептали у Маринэ за спиной.