Ирина Верехтина - Золотая девочка, или Издержки воспитания

– Будешь уходить, погаси свет, дочка.

– Папа, ты расстраивайся так. Поспишь сегодня на диване, а завтра прощения попросишь за площадную брань, и помиритесь. – Маринэ облизала измазанные куриным жиром пальцы и подумала, что во французское посольство она, пожалуй, не пойдёт. Уедет во Францию, и там её никто не достанет, ни родители, ни Арчил Гурамович Кобалия…

– А ты… слышала?

– Слышала. Ты так кричал, все соседи слышали.

– Ну, соседи – не страшно, соседи грузинского не знают. Регина довела, я и сорвался. А тебе кто разрешил слушать?! Тебе спать надо и не слушать, чего не надо! Кофе допивай, если остался, и ложись, тебе вставать скоро… Ах, да! У тебя же каникулы, я забыл. Хочешь ещё чего-нибудь?

Маринэ помотала головой, отказываясь. У неё сами собой закрывались глаза, голова стала тяжёлой, а желудок слегка ныл – полцыплёнка, пол-лаваша и полная креманка взбитых сливок с вишнёвым сиропом… Ах, да! Ещё намцхвари, пирожное, которое она сделала сама, из хлеба с маслом и сахаром. Отец прав, сегодня она перешла границу. Завтра будет творог, и только творог, а на ужин минералка и ничего кроме. И послезавтра тоже. А сейчас она пойдёт спать, она так сильно хочет спать, что заснёт по дороге в комнату… И это после кофе!

Мысли тоже хотели спать, тяжело ворочались в голове и не хотели думаться. Смерть мадам Мари отступила куда-то и уже не казалась такой страшной. Она ведь не сегодня умерла, давно уже, и теперь живёт во французском раю. А Маринэ знает французский почти свободно, значит, Мария Антуановна будет с ней всегда, стоит только открыть книгу. Она обязательно дочитает «Тружеников моря», ей немного осталось… Завтра. Сегодня Маринэ ничего уже не может, она может только спать…

– Ара. Мэ намдвилад медзинэба («Нет. Я очень хочу спать»), – призналась Маринэ, и отец, поцеловав её в лоб, легонько подтолкнул в спину.

– Гаме мшвидобиса (доброй ночи).

Всё встало на круги своя, и снова они с Отаром шатались на переменах по школьному двору и делились новостями. В октябре неожиданно выпал снег, и они лакомились им на угольной куче позади школьного здания (Отар – чтобы заболеть и не ходить «на музыку», Маринэ просто за компанию).

– На черта тебе сдались эти фламенко, ведь ничего нельзя: того не жри, этого не жри! – грубо выговаривал ей Отар. Почему он так груб с ней, она ведь не виновата, что ей нельзя. Никто не морит её голодом, она ест три раза в день, как все. И нечего Отару разоряться.

– Не злись. Я уже привыкла, меня с трёх лет на диету посадили: гимнастика, коньки, плавание… А потом школа и музыка, застрелиться и не жить. Но фламенко я ни за что не брошу. Это не танец, это жизнь, как ты не понимаешь… Слушай, Отар, если снежок скатать, из него мороженое получается! Вкусное! Попробуй.

– Дай от твоего откусить. А это что, чёрное? Уголь, что ли? Маринэ, тебя убить мало! Накормила углём, я ж тебе не паровоз! На, держи своё мороженое. И не увлекайся, уголь очень калорийный…

На переменах Отар и Маринэ находили укромный уголок и рассказывали друг другу то, о чём никому никогда не говорили. Впрочем, Маринэ не любила рассказывать, она больше любила слушать. А Отару хотелось, чтобы она знала о нём всё. Он и рассказывал ей – всё.

На аккордеоне настояла мать, которой хотелось, чтобы сын «вышел в люди» (о том, чем закончился выход в люди, расскажу позже). Отец, в пику жене, записал сына в секцию бокса. Отару не очень нравился бокс и очень не нравился аккордеон, но приходилось, как он говорил, сочетать несочетаемое и совмещать несовместимое.

В этом году ему не повезло с расписанием: сразу после тренировки Отар, едва успев принять душ, садился в автобус (до «музыки» ехать было далеко). На урок сольфеджио он являлся, по определению Ирины Львовны, не от мира сего – и тяжело опускался на стул («Темиров, ты мне все стулья переломаешь. Что ты как старик столетний, тебя ноги не держат?») Маринэ изо всех сил сжимала губы, чтобы не рассмеяться: она знала его расписание и знала, что – да, не держат. Отар больно пихал её локтем в рёбра и показывал под партой кулак, Маринэ морщилась и отворачивалась, Ирина Львовна не понимала в чём дело и злилась на обоих.

Наплевав на правила, Отар успешно применял полученные в секции бокса «знания» в дворовых драках и охотно выполнял просьбы Маринэ «успокоить» ретивых одноклассников, которые её «достали своими аккордами».