Ирина Верехтина - Золотая девочка, или Издержки воспитания

Маринэ позвонила Отару из телефонной будки. Ей повезло: в кармане нашелся жетон, автомат был исправный, а Отар оказался дома. Вместо тренировки приехал к ней, и они до поздней ночи сидели на скамейке. Отар гладил её по косам и утешал, а Маринэ сквозь слёзы пыталась ему рассказать о том, что услышала от матери…

Отар кивал, не слушая Маринэ, гладил её плечи и тихонько целовал залитые слезами щёки. Они до темноты сидели в сквере, опустевшем в этот час, и редкие прохожие смотрели на них с осуждением: «Нашли место для поцелуев. Молодёжь нынче отвязная, ни стыда ни совести. Скоро и спать на скамейках улягутся, и как тогда по скверу ходить?..»

Домой Маринэ вернулась, когда было уже темно. Отар проводил её до дверей и, дождавшись когда в её комнате вспыхнет окно, поехал к себе в Алтуфьево.

Маринэ молча прошла к себе, разделась и легла. Ждала, что отец придёт «разбираться» с ней за то, что без разрешения ушла из дома и вернулась за полночь. Ей всё равно, пусть с ней делают что хотят. Впрочем, так всегда и было.

«Марь-Антоновна, мадам Мари, как бы я хотела рассказать вам… Вдвоём мы бы нашли выход, Отар вряд ли мне поможет, сам ещё мальчишка, а с вами мы бы что-нибудь придумали… Неужели я никогда не увижу вашу улыбку, не услышу ласковое: «Устала, моя девочка? Вижу что устала, но мы ведь не закончили урок, так? Ещё двадцать минут, Марина, соберись и переводи. Ну же!»

Мадам Мари! Если бы вы могли вернуться, я согласилась бы сидеть над переводами ночами. Я даже за Кобалию вышла бы замуж, вот прямо сейчас, если бы этим могла вас вернуть…»

Против Марининых ожиданий, её появление дома в двенадцатом часу отец оставил без внимания. Зато на мать орал как резаный. Сначала говорила мама, слов не разобрать, но по интонации понятно: жалуется на Маринино поведение и просит, чтобы отец с ней «разобрался».

Ох, давно пора, давно он её не трогал. Вроде бы не за что было. Это упущение надо немедленно исправить, и Маринэ на пользу пойдёт, и мама будет довольна. «Получу аттестат и пойду во французское посольство переводчиком, с моим произношением и с моей внешностью это будет… несложно, хотя, наверное, противно. Если попадётся такой как Арчил. И Отара спрашивать не стану. Кто он мне? Никто! Не в аул же мне ехать, овец французским матом крыть. Никто не знает, что я его знаю, спасибо Марь-Антоновне, «язык надо знать во всех его ипостасях, деточка». Отец бы услышал, в обморок бы грохнулся…»

Потом «говорил» отец – орал так, что стены тряслись, и Маринэ, лёжа в постели, тревожно прислушивалась.

«Соображай, что говоришь! « Соображай, что говоришь, сулэло!(груз.: дура). Девчонка сама не своя, она её любила очень, и Антоновна её любила… вместо тебя, кхвалапэри касагебия! Шени дэда ватире!!(груз. нелитературные ругательства). А ты ей фотографии с закатами суёшь, сулэлури кали! (глупая женщина). Ты бы лучше её накормила, солянку сварила бы (прим.: грузинская солянка это тушёное мясо в ореховой огнедышащей подливе). Что значит, вечером нельзя? Она с утра не ела, да в поезде двое суток ехала… Ты хоть спросила, что она в поезде ела, или тебе всё равно? И ела ли – это ещё вопрос. Того нельзя, этого нельзя… А что ей вообще можно? От неё одна тень осталась. Бабка моя незаботливая, уж я-то знаю, а ты её на всё лето к ней отправляешь. Она там бегает весь день неизвестно где, Этери о ней и не вспомнит…

Какой к чёрту испанский, о чём ты думаешь, чёртова кукла! Девятый класс, фламенко, музыка, язык… Ты хочешь, чтобы она сорвалась? Ей в институт поступать, репетиторов нанимать надо, ты бы у неё спросила, по каким предметам ей помощь нужна, а ты с испанским носишься, как курица с яйцом! Она Гюго в оригинале читает, а тебе всё мало… Говоришь, без разрешения ушла? Всыпать ей надо, чтобы запомнила надолго. А будет ли толк? Ей ведь всё равно, хоть убей!

Ты вспомни, ей ещё трёх не было, когда она характер показала, гимнастикой заниматься отказалась. Пару раз упала и заартачилась. Не знали, что с ней делать – на занятиях по растяжке плачет, заниматься не хочет ни под каким видом. С ремнём – сразу захотела. В спортзал бегом бежит, сама на бревно карабкается, никто не заставляет! Падает, встаёт, слёзы вытирает и снова на бревно… и так, пока не получится. Тренерша на неё не нарадуется, говорит, золотая девочка. Спрашивает, как вам удалось её уговорить так заниматься? Не ребёнок, а золото!

С коньками – та же история: ей, видите ли, падать больно, синяки не проходят. Не нравилось ей… И сразу понравилось!