Ирина Верехтина - Длинное лето

Внутри клокотала злость – на себя, что не досмотрел, девчонка отколола номер, на холодной земле улеглась, теперь простудится, а у неё каникулы… На жену, которая болтала два часа кряду и не вспомнила о дочери. На Аглаю, которую – вот же шайтан принёс, дома не сидится…

Дверь хлопнула протестующе громко. Инга выглянула из беседки, но Чермен уже ушёл, и о том, что Роза слышала их с Аглаей разговор, она так и не узнала. Фонарь над крыльцом погас. («Разозлился, дверью хлопнул от всей души. Вот не надо было замуж выходить за дикого горца. А за кого тогда? Инге никто не нужен, только Чермен, больше никто… И свет на крыльце погасил. Темнотища-то какая! Проболтали два часа… Как теперь в потёмках идти? Ох, чуть ногу не… Шайсс! (нем.: дерьмо»)

– Всё, побежала я. Пока! – Аглая чмокнула её в щёку холодными губами, замёрзла, наверное, в беседке, – и Инга вздрогнула. Вот так же, холодно поцеловав она попрощалась с дочерью. И облегчённо вздохнула. Не любят они её, ни она, ни Виктор.

Им с Виктором хорошо вдвоём. Хорошо и комфортно. А Аню отправили в Англию, чтобы не мешала. И о том, хорошо ли ей там, Фомушкины думают меньше всего. То есть, вообще не думают.

С того дня между Ингой и Аглаей словно выросла стена. Инга перестала её понимать. И не получалось, как раньше, болтать и смеяться, и жарить «в четыре руки» беляши, и печь швабские кренделя. Это стало навязчивой идеей: при появлении Аглаи думать об Ане. Она бы сейчас тоже ела пирожок с мясом, со смешным названием эчпочмак. Дула на начинку, смешно оттопыривая губы, обжигалась горячим бульоном, стекающим по пальцам… Качалась с Розой в гамаке, болтая загорелыми ногами. Сидела у них на веранде, поджав под себя ногу и жмурясь от бьющего в глаза солнца. Откусывала рассыпчатый штрудель, подставляя ладонь, чтобы не сыпались крошки, а они бы сыпались, а Инга беззлобно ругалась:

– А усвинячились обе… Роза! У тебя вся юбка в крошках! Только стряхни мне на пол, и будешь мыть веранду.

Аня с Розой переглядываются и хихикают. Говорить они не могут: рот занят штруделем. Прожевав, Роза выдвигает условие (отцовская школа, спорить не будет, но сделает по-своему):

– Я веником подмету. Потом, когда съем. Мы с Аней вместе подметём. Ма, отрежь мне ещё. И Ане.

Инге вспомнилось, как мать звала её: «Gehe hierher, Inge! Schaue an, wie sie tanzen. Es braucht man, zu sehen!» (Инга, иди сюда, скорее! Посмотри, как они танцуют. Это стоит увидеть»)

Инга смотрела, wie sie tanzen, и Аня не попадает в такт, потому что не может запомнить фигуры, и топчется, и вскрикивает…

– Ай! Ты мне на ногу наступила!

– А потому что ты не в такт…

– А помедленней можешь?

– Не могу. Это тебе не пасадобль, это джайв. Ты же сама просила показать. Вот и терпи.

Аня старается изо всех сил, и у неё начинает что-то получаться. Розовая от усилий, счастливая, смеющаяся… Роза тоже смеется, и Инга, И Эмилия Францевна… Зрелищное мероприятие, что и говорить.

Инга вынырнула из воспоминаний и неприметно вздохнула. Вздох получился тяжёлым, и Аглая всё равно заметила.

– Что ты всё вздыхаешь? Заболела?

– Да, наверное, – соврала Инга. – Ночью плохо спала, и в горле першит.

– Тогда я пойду, а ты ложись. И морс клюквенный свари, это при простуде первое средство.

Аглая уходила, и Инга оставалась наедине со своими мыслями. Мыслям не солжёшь, что заболела, даже если улечься в постель и закрыть глаза, они всё равно не уйдут. Чермен вчера на неё наорал за дочь, и не извинился даже. Кто её заставлял спать под смородиной, ведь большая уже, а такие номера откалывает. А Инга виновата.

Виновата. Сидела и болтала с Аглаей, а о дочери забыла. Ничего, она закалённая, не заболеет. А Аня… Слабенькая, хрупкая, а в Англии зимы сырые и дождливые. И туман. Ей там не скажут – «ты ложись», не нальют горячую ванну, не напоят клюквенным морсом и не укроют вторым одеялом. Заболела – в изолятор, в английских колледжах, наверное, есть изоляторы. Или нет?

Ещё она удивлялась, что Роза не вспоминала о подружке, ей вполне хватало Аллочки, с которой они весело проводили время и на которую Роза больше не жаловалась. Девчонка торчала у них целыми днями и болтала без умолку. Инге хотелось послушать, о чём они шепчутся, уединившись в беседке или плавая по бассейну в надувной лодке, которую Чермен всё-таки купил, потому что Роза очень просила, а он не смог отказать.

* * *

Роза смотрела на отца, и в её глазах читалась безнадёжность: по английскому четвёрка, по испанскому тройка, а пятёрка только одна, по физкультуре. Чермен понимал, что перегнул палку с «дополнительным образованием». Роза не справляется с алгеброй и геометрией, английский путает с испанским и говорит на двух сразу. И втемяшилась Инге эта испанская школа! Отдали бы в нормальную, с одним языком, немецкий Роза знает, английский выучит, что ещё надо?