Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц

«Речь идет о гораздо большем: утверждаются основоположения социал-демократической доктрины как заповеди, против которых не позволены… никакие возражения.

Он (то есть Ленин) требует расторгнуть союз с людьми, „говорящими то-то и то-то”. Итак, есть слова, которые запрещено говорить, есть взгляды, высказывать которые воспрещено. Иначе говоря, членам социал-демократической партии дозволяется лишь критика частных случаев, отдельных сторон доктрины. Но они не могут критически относиться к самим устоям доктрины. Тех, кто отважится на это, надо „прогнать”.

В этом решении – фанатизм людей, не допускающих мысли, что их убеждения могут быть ложны. Отсюда один шаг до заявления халифа Омара: „Книги, содержащие то же, что Коран, лишние, содержащие иное – вредны”.

„Долой писателей беспартийных!” – восклицает г. Ленин. Следовательно, беспартийность, то есть свободомыслие, есть уже преступление. Но в нашем представлении свобода слова неразрывно связана со свободой суждения и с уважением „Я” чужого убеждения. Для нас дороже всего свобода исканий, хотя бы она и привела нас к нарушению всех наших верований и идеалов.

Где нет уважения к мнению другого, где ему только надменно представляют право „врать”, не желая слушать, там свобода – фикция. Спор имеет смысл только в том случае, если спорящие относятся честно к словам противника. Там же, где в ходу передержки и подтасовки, спор невозможен».

После революции В. Брюсов, «преодолевший модернизм», как писали об этом в советских учебниках, становится законопослушным советским служащим и самым официальным коммунистическим поэтом.

Ситуация, сходная с той, что произошла когда-то с Джоном Мильтоном. Кажется, в 1637 году он пишет «Ареопагитику», речь в защиту свободы печати, а спустя десятилетие становится первым цензором Англии. Мильтон стал мильто?ном. И где здесь трагедия, а где «фарш фарса»?

Флюгеры всегда были нужны для того, чтобы знать, откуда дует ветер.

В нашем редакционном туалете на стене давно уже красовалась надпись, сделанная однажды Семеном:

«Бог умер. Ницше».

Через некоторое время ниже появилась другая, которую сделал черным маркером Мотя Строчковский:

«Ницше мертв. Ленин».

А. совсем недавно появилась третья:

«Ницше и Ленин мертвы. Господь Бог».

И никто не знает, кто нанес эту третью, «огненную» надпись на стену редакционного туалета «Вечернего Волопуйска».

Из моего последнего письма к юному другу-стихотворцу:

«…Для писателя необходима индивидуальность. Если нет творческой индивидуальности, ее можно заменить биографией. При отсутствии того и другого можно выехать на голом мастерстве. Но всем будет холодно и неуютно. Твои последние стихи мне не понравились совершенно. И знаешь почему? Пушкин где-то, не то в письмах, не то в разговорах, сказал, что „поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем другое дело”.

Я, например, точно знаю, что я не настоящий поэт, потому что, если бы мне приказали ради поэзии убить кого-нибудь или предать, я бы не смог этого сделать. А для истинного художника нет другого закона и бога, чем его творчество. В основе любого талантливого произведения должно лежать преступление или что-то похожее на преступление. И если настоящий художник написал, что смерть есть единственное избавление от несуразностей бытия, то он должен после этого умереть…»

Больше этот молодой человек мне писем не писал. И через одну-две недели я забыл о нем совершенно.

А через полтора месяца после того, как прервалась наша переписка, меня вызвал к себе редактор. В его кабинете сидели два молодых человека в строгих костюмах и одинаковых, в тон серым костюмам, галстуках. Короткая стрижка. У обоих, несмотря на их молодость, уже заметные залысины на висках. Чубы зачесаны назад. Глаза спокойные, сытые, оловянные. Прямо соколы Сталина и жеребцы Жириновского.

– Это товарищи из прокуратуры, – как мне показалось, с искренней тревогой в голосе, не глядя в глаза, сказал редактор, – они хотят с тобой поговорить.

– О чем? – я почувствовал, что его тревога незаметно передалась мне.

– По поводу самоубийства одного молодого поэта, читателя нашей газеты, – Нестор Иванович сделал приличествующую моменту паузу. – Его родственники подают на тебя в суд. По статье «Доведение человека до самоубийства». Кажется, так это звучит? – вкрадчиво переспросил он у молодых людей, хранящих не по годам мудрое молчание.