Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц

– Нет.

– А кто?

– Он сам. Сегодня зашел – и сделал заказ.

– …Это мой район, – с гордостью рассказывал мне Макс, когда мы первый раз шли к нему в гости. – Окраина. Мне нравится. Тихо. Спокойно. Меня здесь всего-то два раза хотели убить. Как-то иду по улице. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Слышу – сзади кого-то бьют. Оглядываюсь – меня.

В этом районе сплошные рабочие общаги. Утром выходишь на улицу – вся прилегающая к общагам территория усеяна использованными презервативами всех цветов и размеров. Красота, думаешь ты, а жизнь-то налаживается!

На одной площадке с Максом с одной стороны жили два брата-близнеца Витя и Валя сорока пяти лет, а с другой – пятидесятилетний майор милиции. Витя и Валя, два старых педрилы, трахали друг друга каждый день. Сначала один у другого сосет с проглотом как из пулемета, потом другой загибает первого и вставляет свой сухостой в его дупло так, что аж дерьмо во все стороны. Они снимали свою содомию на видео и давали посмотреть только избранным. Например, Пигмалиону.

Мент, другой сосед Пигмалиона, каждый день после работы бухал вглухую, а потом, ближе к полуночи, лупил свою жену чем ни попадя, иногда выгоняя ее в чем мать родила на лестничную площадку: «Пошла на хуй, шлюха, – орал он, – пусть тебя ебет улица, а не государство, как меня!..»

Ранним утром невыспавшийся, хмурый и зевающий иду, перепрыгивая через заполненные спермой гандоны, от Пигмалиона на работу. Иду-бреду этак понурясь и размышляю о том, что есть люди, которые идут вперед, ведомые интеллектом, а есть – интуицией.

Первые всегда смеялись над вторыми.

Но вот впереди минное поле. И что? Ведомый интеллектом все точно рассчитает и обязательно подорвется. А ведомый интуицией преодолеет минное поле без потерь. По минному полю нужно идти вслед за тем, у кого есть интуиция. Жизнь как минное поле.

Макс из породы вторых, он та самая гениальная летающая крыса, которой так восхищался в своем «Бесконечном тупике» Д. Галковский.

Славу в российском андеграунде Максу Пигмалиону после его возвращения из-за бугра принесли две художественные акции. Первая (после которой он угодил в ментовку и потом, когда его выпустили по подписке о невыезде, год бегал от прокуратуры) называлась:

«ДАЕШЬ НАРОДУ ДЕШЕВЫЕ НАРКОТИКИ!»

С друзьями-художниками они заклеили город листовками с призывами и рисунками подобного рода. Устроили несколько перформансов с публичным употреблением алкоголя и наркотиков. Если бы не вмешалась западная общественность, Макса упекли бы надолго. Во второй акции я лично принимал участие. Чем несказанно горд.

Акцию мы провели под лозунгом:

«СДЕЛАЕМ НАШ ГОРОД ЦВЕТНЫМ!»

А заключалась она в том, что однажды утром граждане проснулись и не узнали свой некогда серый, скучный и однообразный городишко. Волопуйск стал радужно цветным! Все серые здания, заборы, глухие цементные стены были разрисованы картинками в стиле «граффити» и исписаны приблизительно такими надписями:

– Весь народ мне не нужен, – говорит Макс, когда мы дружной толпой отмечаем в какой-то пивнушке нашу удавшуюся цветную революцию, – мне нужен отдельно взятый хороший человек. Никакой ответственности и, стало быть, никакой наследственности. Нам уже навсегда не по пути с сегодняшней Россией и с теми бычарами, которые считают себя ее хозяевами. Мы выбрали другой путь. Мы пойдем параллельно .

И еще говорит он:

– Маргиналы, алкаши, нарки, бомжи мне симпатичнее, чем новые русские. То есть предложили мужичку другую жизнь, где можно заработать, подмяв другого, и этот мужичок ссучился. А бомжи, они хоть и воняют, но, по крайней мере, они не вписались в эту другую жизнь, не стали законченной сволочью.

– Скажите, Бог есть?

– Бога нет.

– А вы не подскажете, когда он будет?

После сегодняшней летучки наш редактор Нестор Иванович Вскипин сказал своей секретарше:

– Я в городскую думу. Сегодня на работу уже не вернусь. А если вернусь, то это навряд ли.

Узнав об этой радостной новости и правильно истолковав ее темный смысл, мы сбежали в «Тяжелую Лиру».

Среди прочих за столиком, в самом темном углу, сидит местный классик М. М. Зыков. Писатель по партийному призыву, он оказался сейчас ненужным ни партии, ни тем более читателям. Вечно жаловался, что его обливают грязью. Пережил всех критиков. Видимо, грязь оказалась лечебной. Что и говорить, отлично сохранившийся экземпляр литературного мастодонта: в его рыжей шевелюре и бороде седины в два раза меньше, чем у меня в паху. На своей маленькой лошадке – к своим маленьким победам. Однако актер. Сидит, глаза, блин, грустные, потухшие. Как будто их сквозняком с того света задуло. Отглаженные брюки при сильно помятой физиономии. Его стихи второй месяц лежат у меня в столе, как мертвое тело, которое забыли похоронить.